– Я не могу бросить Илену, – сказал он. – Не осмеливаюсь. Ты видела ее лицо сегодня вечером – и знаешь так же хорошо, как и я, что она способна что-нибудь сделать с собой без малейшего колебания.
Марни знала, что он думает о Наде, и задрожала, обнимая его колени.
– Ты не был бы собой, Пол, и я не любила бы тебя так, как люблю, если бы ты был способен отвернуться от человека в беде, – прошептала она. – И я ухожу, чтобы тебе было хоть немного легче.
Она почувствовала, как его рука, гладившая, ее волосы, окаменела.
– Я должна уехать, Пол, – настаивала она, – ради нашего блага и блага Илены.
– Конечно, это единственный выход, – наконец трезво согласился он. Потом с внезапной страстью снова обнял ее, и на мгновение она позволила себе ощутить небесное блаженство снова оказаться в его объятиях. Она снова почувствовала его губы на своих ресницах, потом они коснулись кончика ее носа, потом ее охватила сладкая беспомощность, она издала тихий стон, когда его упругие, требовательные губы ждали от нее окончательного ответа. В его поцелуе была любовь, дикарская мощь и безнадежность, и Марни отвечала ему, прежде чем возвратиться в бунгало и оставить его.
После подъема температуры в воскресную ночь состояние Джинджера не ухудшилось. Марни, однако, по-прежнему тревожилась из-за него. Он предчувствовал ее неминуемый отъезд, и несколько дней она откладывала его из-за ребенка.
Она и Пол работали, старательно избегая любых интимных разговоров, уклоняясь от случайных прикосновений, приходя к мысли, что любовь невыносима, когда ее нельзя выразить.
В субботу днем отношения между ними достигли кульминации. Марни выходила из комнаты Джинджера, потихоньку посмеиваясь, потому что мальчик хотел знать, почему всегда отражается в ложке вверх ногами, и в коридоре сразу столкнулась с Полом.
Неприкрытое желание сверкнуло в его глазах серебром, когда на мгновение они коснулись друг друга. Потом они отошли в сторону, напряженные, словно звери в клетке.
– Джинджер чувствует себя куда лучше, – дрожащим голосом сказала она.
Он знал, что она хочет этим сказать, и у него перехватило дыхание.
– Лучше бы мне умереть, чем покинуть тебя, Пол, – прошептала она.
– Куда ты поедешь, Марни? Домой в Норфолк?
– Нет, не думаю, что мне хочется домой.
– Но, милая, – в его глазах появилось мгновенное беспокойство, – я принимал как данность, что ты поедешь домой.
– Может быть, я найду другую работу, Пол. Или, может быть, поступлю в Лондонскую школу музыки и сниму квартиру. Ты знаешь, я кое-что получаю от тех денег, что оставила мне мать. Я… я не завишу от зарплаты.
– Я не могу перенести даже мысли, что ты будешь совсем одна. – Его глаза жадно смотрели на ее бледное юное личико. – О боже, я готов все бросить и просто уехать с тобой. Почему мы должны приносить себя в жертву?
– Потому что я дорожу твоей честью, мой дорогой, – ответила она. – И потому что твоя работа очень важна для тебя и я никогда бы не попросила тебя ее бросить. Ты боролся за то, чтобы твоя клиника превратилась в место, действительно приносящее людям пользу, и, как бы сильно я ни любила и ни нуждалась в тебе, это все равно должно быть на втором месте по сравнению с нуждами людей, которые приходят к тебе, чтобы получить облегчение от боли…
Она замолчала, потому что из-за угла появился Алек Гордон, торопливо направлявшийся к ним.
– А, я искал вас, мистер Стиллмен.
Он остановился, чтобы обменяться с Полом несколькими словами по поводу пациента, и Марни быстро обратила внимание на краткость ответов Пола, на то усилие, которое он делал над собой, чтобы внимательно слушать своего ассистента.
– Вы не могли бы пойти сейчас со мной и взглянуть на мистера Холройда? – уговаривал его Алек. – Я беспокоюсь за старикана, вот в чем дело.
– Не сейчас… попозже.
Пол смотрел на Марни. Она видела, как в его глазах разгорается голод, желание быть с ней исключало все остальное, даже его обязанность перед пациентами, и поняла – в это мгновение он был полностью в ее руках, как кусок глины, из которого она может что-то слепить или разрушить.
– Пожалуйста, пойдите с Алеком, – сказала она. – Мы можем поговорить позже.
«Пожалуйста, пожалуйста, иди с ним! – умоляли ее зеленые глаза. – Не позволяй желанию разрушить себя. Пожалуйста, не позволяй нашей любви превратиться в нечто такое, что мы потом оба возненавидим».
Потом, прежде чем он успел что-то сказать, она ушла. Пол смотрел, как она уходит. Он понимал, что она возвращает его работе, и пытался быть благодарным за это. Но, черт побери, он не был благодарен! Его страшно раздражало все, что мешало им быть вместе, и он едва удержался, чтобы не ринуться за ней, схватить в объятия и позволить любви уничтожить их обоих.
Он вдруг понял, что Алек Гордон смотрит на него с озабоченным недоумением.
– Пойдемте и посмотрим на Холройда, – сказал он.
Только через пару часов Пол узнал, что Марни уехала из клиники. Он нашел ее прощальную записку на каминной полке в своей гостиной. Она писала:
Позже, когда первая острая боль от ее ухода превратилась в глухую тоску, он бродил по офису, который казался без Марни бесцветным и опустелым. Даже в пасмурный день ее яркие волосы освещали комнату солнечным светом. Он открыл ящик ее стола и потрогал карандаши, конверты, вещи, до которых дотрагивалась она. В одном из ящиков лежал забытый тюбик губной помады, и он взял маленькую позолоченную вещицу в пальцы, крепко сжимая ее и представляя, как снова касается ее губ. Мягких, сладких, немного робких, пока ее хрупкое тело не загоралось желанием…
Он резко бросил помаду обратно в ящик. Потом задвинул его, быстро прошел в гостиную.
Там его ждала экономка. Она хотела знать, что он хочет на сладкое сегодня за ужином, и он уставился на нее так, словно она говорила по-китайски.
– Вы плохо себя чувствуете, мистер Стиллмен? – спросила она, с огорчением заметив его осунувшийся вид.
– Немного болит голова, и не беспокойтесь об ужине, миссис Пайпер. Я решил куда-нибудь съездить.
Пол не знал, куда, черт побери, поехать, но понимал, что ему необходимо выбраться из клиники хотя бы на несколько часов. Миссис Пайпер ушла, он принял душ, надел костюм и пошел к машине.
Он бесцельно ехал за город. Вечерний ветер врывался в открытое окно, охлаждая ноющие виски. Воздух был слегка влажным, пахло землей, и он вдруг понял, что наступила осень. Осень, время падающих листьев, конец лета. Он слышал карканье ворон над сумеречными, туманными полями, и колючие кусты ежевики скребли машину, когда он сворачивал с основной дороги. Он понял, что находится неподалеку от «Суррейской мельницы», и внезапно решил, что там и поужинает.
Это было живописное здание, из черного и белого дерева, со скатной крышей. Заезжая на стоянку для машин, Пол услышал грохот старинного мельничного колеса, которое все еще вертелось для удовольствия людей, приезжавших поужинать в сад у реки. Однако в этот вечер у Пола не было ни малейшего желания ужинать под звездами и деревьями, где можно было послушать пение черного дрозда и вдохнуть аромат больших махровых чайных роз, особой достопримечательности «Суррейской мельницы».
Он поужинал в зале, отделанном дубовыми панелями, а потом пошел в бар и заказал ром с лимоном. В
