вы не боитесь ничего.
— У меня одна лишь цель — выжить, — снова усмехнулся Тео. — Сохранить свою жизнь и помочь сделать то же самое тем, кто рядом. Но у меня никогда не хватило бы мужества бросить этому миру вызов. Попытаться изменить существующий порядок вещей. И в этом разница между нами. — Доктор коснулся руки Лили. — Когда ты рядом, я становлюсь лучше. Если ты оставишь нас, я сразу выдохнусь.
Лили в изумлении смотрела на доктора. Она привыкла видеть в нем зрелого и опытного наставника, а сейчас он казался испуганным ребенком. Но Лили знала, он недооценивает собственные силы. Будь он трусом, постоянно нуждающимся в поддержке и ободрении, он не смог бы так стойко переносить все тяготы, выпавшие на его долю. Не смог бы бесстрашно входить в трущобы, где воздух насыщен миазмами смертельных недугов. Не смог бы лечить бездомных бродяг, зная, что не получит за это никакой платы и, возможно, завтра разделит участь несостоятельных должников, которым пытается помочь сегодня. С тех пор как Лили вышла за порог башни, доктор Теофилус служил ей главной поддержкой и опорой. Она не сомневалась: он выстоит перед любыми ударами судьбы. Но его тоскующий взгляд разрывал ей сердце.
— Если вы запретите мне, я никуда не пойду, — заявила она. — Вы по-прежнему остаетесь моим хозяином. Существует контракт, подтверждающий это. Но вы должны приказать мне остаться. Я готова безропотно выполнить ваш приказ, но не в состоянии пренебречь таким шансом по собственной воле.
Тео покачал головой.
— Я давно уже не твой хозяин, и мы оба это знаем, — проронил он.
Оба уставились на свиток, который, казалось, неодолимо притягивал их взоры. Черная восковая печать блестела в лучах осеннего солнца. С усилием оторвавшись от свитка, Лили окинула глазами Дом милосердия, на который положила столько трудов и забот. Несмотря на все трудности и препятствия, ей удалось воплотить в жизнь свою заветную идею. И Лили верила всей душой, что погубить эту идею невозможно. Она решительно протянула руку к свитку.
Тео отвернулся.
— Аудиенция назначена через три дня, — едва слышно сообщил он. — Ты должна явиться ровно в двенадцать. — Не глядя на Лили, он накинул плащ и двинулся к дверям. — Мне… мне давно пора заглянуть в трущобы, проверить, как там обстоят дела, — бормотал он на ходу. — Боюсь, близится новая вспышка серой чумы. Нужно приготовить побольше лекарств…
— Тео… — мягко начала Лили, но доктор перебил ее.
— Увы, у меня совершенно нет времени на разговоры, — заявил он, надвигая на лоб треугольную шляпу. — Ты же знаешь, меня ждут больные.
Он так спешил расстаться с ней, словно боялся, что не выдержит и расплачется. Лили не знала, как утешить и успокоить его.
— Обещаю, Тео, я обязательно вернусь, — твердила она.
Доктор, который уже стоял в дверях, замер. Взгляд его был исполнен такой жгучей боли, что у Лили защипало глаза.
— Прошу тебя, Лили, никогда не давай обещаний, исполнение которых не в твоей власти, — медленно и раздельно проговорил он. — Ты можешь верить, надеяться… но не надо ничего обещать.
С этими словами он резко повернулся, вышел за дверь и растворился в толпе.
Лили проводила его глазами. Она так крепко сжимала маленький свиток, что печать врезалась ей в ладонь.
23
Тюрьма
Марка разбудил скрежет камней, трущихся друг о друга.
В течение нескольких мгновений он решал, стоит ли открывать глаза, и предпочел оставить веки плотно сжатыми. Балансируя на грани между сном и явью, он мог воображать, что заключенный в соседней камере расшатал одну из каменных плит пола и сейчас прокладывает тоннель, ведущий к свободе.
Но действительность настойчиво вступала в свои права.
Марк все отчетливее ощущал холод, испускаемый каменными плитами, на которых он лежал. Боль в затекших конечностях становилась все ощутимее. Он сознавал, что одежда его изорвана, а лицо и руки покрыты грязью.
Наконец Марк открыл глаза. Солнечный луч, проникающий сквозь узкое окно, освещал шершавые каменные стены и ржавые железные прутья, из которых состояла зарешеченная дверь тюремной камеры. Ржавые, но крепкие. Пока у Марка еще оставались силы, он отчаянно пытался выломать хотя бы один из них. Но бесплодное буйство быстро его истощило. Скудный тюремный рацион не способствовал бодрости тела и духа.
Как бы то ни было, решетчатая дверь давала ему возможность увидеть, что происходит в соседней камере. Скрежет продолжался, он становился все более громким и яростным. Подойдя к дверям, Марк увидал, что его сосед, откинув со лба сальные волосы, что-то царапает камнем на стене. Про своего товарища по несчастью Марк знал только, что его имя Гаст и что стены его камеры сплошь покрыты письменами. Можно было подумать, что арестант занимается какими-то вычислениями или ведет дневник. На самом деле Гаст наносил новые надписи поверх прежних, так что они утратили всякий смысл, даже если когда-то его имели. Одного дня ему хватало, чтобы исписать стены камеры сверху донизу. Бедняга не давал себе ни минуты передышки. Не удивительно, что он превратился в скелет, обтянутый кожей.
Марк закрыл глаза, твердо пообещав себе, что сегодня не станет наблюдать за возней этого безумца. Проблема состояла в том, что никаких других занятий у него не было. Глядя на Гаста, без устали водившего камнем по стенам, Марк хотя бы немного отвлекался от тяжких дум и воспоминаний.
— Ты знаешь, они его убили…
Марк не понял, откуда долетели эти слова. Открыв глаза, он увидел, что Гаст по-прежнему стоит к нему спиной. Впрочем, старый арестант давно уже взял за правило разговаривать сам с собой, не обращая внимания, слушают его или нет.
— Его разрезали на куски и продали на вес, точно телятину, — бормотал он себе под нос, перечеркивая только что написанное жирной линией. — Да, его тело им удалось разрезать на части. А вот его разум — нет. Он продолжал думать, несмотря ни на что…
Безумец резко повернулся и вперил в Марка полыхавший тусклым огнем взгляд. Марк невольно поежился. Ухмылка, скользнувшая по лицу Гаста, показалась ему зловещим оскалом. Странно было видеть, что у этого истощенного человека сохранился полный рот крепких зубов.
— Он всегда искал тех, кто наделен силой, — продолжал Гаст. — Тех, кто держит наготове отточенные ножи. Он знал, где нужно искать… Но звезды были против, и он находил лишь тени. Тени окружали его со всех сторон… — Гаст, шатаясь, побрел к противоположной стене. — Победа и поражение — это одно и то же, — бормотал он, едва ворочая языком. — Эти стены исчезнут, стоит им приказать. Разум покинул тело, ибо больше не желал ему служить… Он бродит по свету и ищет покупателя…
Марк перевел взгляд на свои босые ноги, закоченевшие от холода и покрытые блошиными укусами. Может, ему стоит продать собственный разум? Пожалуй, неплохая идея. Ничего другого у него все равно не осталось. Лишись он разума, его перестали бы терзать горькие мысли. Он забыл бы о том, что потерпел сокрушительное поражение.
Взгляд Марка упал на палец, на котором он прежде носил кольцо с печаткой. На коже даже сохранилась белая полоска, не тронутая солнцем. Он больше не имеет права ничего продавать и покупать. Арестанты лишаются своих личных печатей. В глазах властей они перестают быть людьми. Марк затряс головой, стараясь избавиться от невыносимых размышлений. Уж лучше слушать бред Гаста.
— Когда кончается начало и начинается конец? — вопрошал безумец, старательно выводя на стене камеры круг. — Есть ли грань между ними? Нет! Ибо всякое начало несет в себе свой конец. Или наоборот. Вот так-то! — Он хрипло расхохотался, охваченный непонятным торжеством. — Все на свете слова не имеют никакого смысла. Слова годятся лишь для того, чтобы скрыть смысл. Больше от них никакого проку…
Марк скорчился на каменных плитах пола и уткнулся лицом в обрывок старой мешковины, стараясь
