случались теперь не так уж часто...
Какой-то горький юмор, насмешливое отношение к самой себе выработались у Валерии на четвёртом десятке, и ей, столь нуждающейся в подтверждении небесного покровительства, пришло в конце концов в голову, что Господь послал ей болезнь именно для укрощения её буйного нрава.
Она заболела полиомиелитом в пятилетнем возрасте, вскоре после смерти матери. Болезнь протекала поначалу в столь лёгкой форме, что на неё почти и не обратили внимания. Семья – отец к тому времени женился на Беате, вдове своего друга, бывшей актрисе, бывшей красавице и бывшей баронессе – как раз переезжала в Москву, где отец получил значительный пост во всесоюзном министерстве. Он был специалистом по деревообработке, происходил из семьи богатого польско-литовского лесоторговца и образование получил в Швеции. Ещё в буржуазной Литве он успел стать профессором в лесохозяйственном институте, понимал не только в технологии обработки леса, но и в лесоустроительстве.
За хлопотами переезда, тщательного устройства новой жизни в новом городе как-то упустили Валерию. С ногой происходили необратимые ухудшения. Валерию оперировали, потом отправили в детский санаторий, долго держали в гипсе. Хромала она всё сильнее, и к десяти годам ей самой стало ясно, что она никогда не будет бегать, прыгать и даже ходить, как все нормальные люди.
Сильнейшие страсти с детства грызли её душу. Она была так ярко красива, так чувственна и так несчастна.
Мужчины обращали на неё внимание: больше всего на свете она боялась минуты, когда ей надо будет встать из-за стола, и мужчина, только что проявивший к ней острейший интерес, с сожалением отойдёт. Иногда такое действительно случалось. Ещё в отрочестве она, тогда обходившаяся без палки, завела свою первую трость – чёрную, с янтарной ручкой, очень заметную, и она выбрасывала её перед собой как предупредительный знак. Не скрывать свой недостаток, а предъявлять его намеренно и заранее – вот чему она научилась.
Несчастное племя советских людей, сплошь перекалеченное войной поколение безруких, безногих, обожжённых и изуродованных физически, но обитающих в окружении гипсовых и бронзовых рабочих с могучими руками и крестьянок с крепкими ногами, презирало всяческую немощь. И Валерия остро чувствовала неприличие своей немощи. Она вместе с инвалидностью ненавидела и самих инвалидов.
Проведя не менее трёх лет, с перерывами, по больницам и санаториям, она рано выстроила теорию о телесной инвалидности, которая постепенно калечит душу. Наблюдала несчастных, страдающих, озлобленных людей, требовательных к окружающим, завидующих, и этой формы душевного уродства не переносила. Она желала быть полноценной.
Окончив школу, уехала в далекий сибирский город, где объявился хирург, вытягивающий кости с помощью хитроумной машины, им изобретённой. Провела там ужасный год, перенесла целую серию операций, после которых на неё надевали этот самый аппарат для растяжки костной ткани. Беата приезжала, сидела возле неё в самые тяжёлые послеоперационные дни, потом уезжала и приезжала снова. Беата считала, что напрасно Валерия идёт на такие страдания. Напрасно и получилось. Кому-то, кажется, этот аппарат помог, но Валерия вышла после года мучений с сильным ухудшением. Тазобедренный сустав не выдержал растяжки, металлический штырь разрушил сустав, и нога её, прежде укороченная на семь сантиметров, но живая, теперь представляла собой лишь печальную декорацию. Ходила она теперь не с нарядной тростью, а с грубым костылем.
Вскоре после её возвращения умер отец, они остались теперь вдвоём с Беатой, которая покончила со своей артистической карьерой ещё до войны и с тех пор никогда не работала. Положение их сильно изменилось. Беата хотела возвращаться в Литву, но Валерия её удерживала. Неожиданно для Беаты Валерия взяла как-то жизнь в свои руки, как будто приняла новое решение.
Больше она не делала попыток исправить ситуацию с помощью медицины. Оформила вторую группу инвалидности, получила первую свою инвалидную машину с ручным управлением и, разъезжая на этой смешной, сильно фыркающей игрушке, окончила институт, а потом и аспирантуру. Беата финансировала – что-то продавала, что-то покупала. Кого-то консультировала. У неё был отменный вкус и чутье делового человека. В те годы это называлось спекуляцией. Валерия же поддерживала её своей молодой энергией, бесконечной добротой и благодарностью.
С годами Валерия привыкла к своему несчастью, научилась его игнорировать и более всего радовалась, когда могла кому-то помочь. Это для неё значило, что она полноценный человек. Так оно и было. В доме, ещё не разделённом между последующими мужьями, всегда толпилась молодёжь, и Беата только удивлялась, как это бедная Валерия сумела образовать вокруг себя такое шумное веселье. Друзья совершенно забывали о физическом недостатке Валерии. Чужие, но воспитанные люди делали вид, что всё в порядке, люди попроще жалели её, и именно сочетание красоты с физическим недостатком делало её ещё заметнее.
У неё бывали тяжёлые минуты, часы, дни. Но она умела бороться с тем, что называют плохим настроением. Совсем ещё девочкой, лежа месяцами на спине, в неподвижности, с непрекращающимся мучительным зудом под гипсовым панцирем, она научилась молиться. И молитва постепенно стала ровным и неизменным фоном – что бы ни делала она, далеко не отрывалась от постоянной, совершенно односторонней беседы, которую вела с Господом о вещах, которые никак не могли бы Его заинтересовать. И потому всегда добавляла: прости, что я к Тебе с полной ерундой. Но к кому же мне, как не к Тебе?
Почему-то помогало.
На втором курсе она вышла замуж за своего сокурсника, молодого человека из провинции. Он учился на художественно-графическом факультете, был прожжённым карьеристом. Вселившись в богатый дом Валерии, он расположился с полнейшей бесцеремонностью, вынудил Беату уехать жить на дачу в Кратово. Прожив четыре счастливейших для Валерии года и окончив институт, он развёлся с Валерией и отсудил треть квартиры. Мачеха была вне себя, продала кратовскую дачу и откупилась от бывшего зятя домиком в Загорске, куда он и переехал из отсуженной трети московской квартиры. Выписался – это и была дорогостоящая победа Беаты.
Загорская жизнь пошла ему на пользу, со временем он достиг большого почёта и славы, изображая православные древности Сергиева Посада и Радонежа. Валерия тщеславно следила за его карьерой и не упускала случая упомянуть о первом муже...
Второго мужа, опять провинциала без московской прописки, Валерия подцепила на семинаре для библиотечных работников спустя несколько лет после первой брачной неудачи. Он был из Ижевска, здоровый мужик, дезертировавший в библиотечное дело с шинного завода, где чуть было не попал под суд за чужое, как говорил, воровство. Порядочным этот самый Николай себя не проявил: женился на Валерии, прописался, несмотря на настоящий семейный скандал, по этому поводу разразившийся. Беата, сухая и проницательная, стояла насмерть, защищая интересы идиотки-падчерицы, и разрешения на прописку на этот раз не давала. При полном несходстве характеров и темпераментов они любили друг друга – скрывающаяся от прошлого баронесса и хромая красавица, всё готовая отдать за любовь.
– Ты умрёшь на помойке, – предрекала мачеха Валерии. Валерия целовала её в зачерствевшую щеку и хохотала...
Разделили лицевой счёт. Валерия оказалась обладательницей двух комнат из трёх и вновь стала замужней дамой.
Второй брак стоил Валерии ещё одной комнаты. Самым же гнусным в этой истории было то обстоятельство, что ровно через год ижевский Николай привёз свою прежнюю жену с ребёнком, якобы для лечения ребёнка в Филатовской больнице, поселил их в квартире, некоторое время ходил из комнаты в комнату, к величайшему недоумению законной, до самого постыдного финала ничего не соображавшей Валерии, и в конце концов объявил, что всё же прежняя, старая любовь взяла своё, опять же и ребёнок, которого Валерия, как ни тужилась, не смогла ему произвести, и он развёлся с Валерией, чтобы снова жениться на своей «бывшенькой».
Умная мачеха Беата, которая ко времени второго её развода уже отдыхала от ненавистной ей московской жизни на вильнюсском кладбище, вблизи своего первого мужа, уже ничем не могла помочь. Да и её бывшая комната тоже была к этому времени заселена чужими жильцами – счёт-то лицевой они разделили ещё перед вторым замужеством Валерии.
Квартира, таким образом, стала коммунальной. От мачехи Валерия унаследовала невзрачную деревянную шкатулку с бриллиантами.
