это понравится...
Общая схема была, может, и правильная, но для отдалённых районов и для другого контингента. Этого Аля пока недоучитывала, но у неё впереди ещё было много времени для обучения.
Летел Шурик со своими костюмчиками и сосками пять часов, до этого ещё четыре просидел а аэропорту, ожидая откладывавшегося с часу на час вылета. Кроме бабушкиного чемодана, при нем были ещё два старых романа из бабушкиной библиотеки. Один, тягомотный французский, он дисциплинированно дочитал ещё до посадки, второй, потрёпанный бумажный томик, начал читать в самолете. Было интересно. На половине книги он вдруг запнулся и заметил, что читает не по-французски, а по-английски. Тогда посмотрел на обложку – это был роман Агаты Кристи. Первая книга, невзначай прочитанная по-английски.
В аэропорту его встречала фиктивная тёща, которую он видел первый раз в жизни – снежная баба с фетровым ведром на голове, с поджатыми губами. Шурик был выше её ростом, но рядом с ней почувствовал себя маленьким мальчиком возле взрослой сердитой воспитательницы. И ему даже пришла в голову неожиданная мысль: а зачем он вообще-то поехал, ведь мог бы и отказаться. Ведь не из-за костюмчиков...
– Фаина Ивановна, – ткнула тёща толстую руку, и Шурик мгновенно уловил сходство с другой Фаиной Ивановной, бывшей маминой начальницей, и ему стало совсем уж не по себе.
– Шурик, – ответил он на рукопожатие.
– А по отчеству? – строго спросила тёща.
– Александрович...
– Александр Александрович, стало быть, – фамилия ей запомнилась, когда изучала Ленкин паспорт. Фамилия была подозрительная, но имя-отчество – ничего...
Она прошла вперед, он за ней. У выхода стояла чёрная служебная «Волга».
«Отцовская», – догадался Шурик. При виде хозяйки из машины вышел шофёр, хотел открыть багажник, но, увидев скромный Шуриков чемодан, открыл лишь дверцу.
– Зять наш, Александр Александрович, – представила тёща Шурика шофёру. Тот протянул руку:
– Добро пожаловать, Сан Саныч, – широко улыбнулся, сверкнув металлом. – А меня Володей зовут.
Шурик с тёщей уселись на заднее сиденье. Поехали.
– Как мама себя чувствует? – вдруг ласково спросила Фаина Ивановна.
– Спасибо, после операции ей гораздо лучше стало, – и спохватился, откуда она вообще про маму знает.
– Да, Лена говорила, что операция была тяжёлая. Ну, слава Богу, слава Богу. А долго ли в больнице лежала?
– Три недели, – ответил Шурик.
– Геннадий Николаевич тоже три недели в том году отлежал у вас там, в Кремлевке. Ему на желчный пузырь операцию делали. Хорошие врачи, – одобрительно отозвалась Фаина Ивановна. – Если другой раз придётся ложиться, лучше уж в Кремлевку. Геннадий Николаевич устроит – как членов семьи...
Тут наконец Шурик смекнул, что разговор этот ведётся для шофёра, и стала проясняться ему его собственная роль...
– А Ленка ждёт тебя не дождётся. Нам уж на днях родить...
– Нуда, – неопределённо хмыкнул Шурик, и тёща решила, видно, помолчать – во избежание промашек.
– Ты уж, Володя, в гараж машину не ставь, держи при себе, вдруг чего, – приказала Фаина Ивановна шофёру, когда доехали до дому.
– Само собой. Я уж который день не ставлю, – кивнул шофёр. Выскочил, открыл дверцу.
Дом был сталинский, обыкновенный. В лифте написано нерусское слово, прижившееся на Руси со времён татарского нашествия. Зато дверь на этаже была одна-единственная, в середине лестничной клетки. И открыта нараспашку. В дверях стоял могучий человек с густейшими седыми волосами, широко улыбался:
– Ну, зятёк, заходи! Милости просим!
Позади него – толстенная Стовба с подобранными по-новому волосами, в оренбургском платке поверх тёмно-красного большого платья. Стовба улыбалась милым благодарным лицом, и Шурик удивился, как же она изменилась.
Тесть пожал Шурику руку, потом трижды поцеловал: пахнуло водкой и одеколоном. Лена подставила светлую, на прямой пробор причёсанную голову. Шурик никогда не видел в такой близи беременных женщин, и его вдруг тронуло и пузо, и странная невинность лица. Не было у неё раньше такого выражения. И он, дрогнувши непонятно каким местом, поцеловал её сначала в волосы, а потом в губы. Она покраснела пятнистым лицом. Красавицей она перестала быть, но была просто прелесть...
– Ну, Ленка, какое же у тебя пузо! Просто непонятно, с какого бока заходить. – заулыбался Шурик.
Тесть посмотрел на него одобрительно, захохотал:
– Не смущайся! Научим! Вон, Фаина Ивановна три раза носила, и всё без вреда!
Коридор сделал два поворота. Шурик догадался, что квартира соединена из нескольких. Привели в большую комнату, где был накрыт уже немного разорённый стол.
Геннадий Николаевич что-то рыкнул, и из трёх дверей немедленно стали входить люди – как будто они заранее под дверью стояли. За столом с Шуриком вместе оказалось девять человек: рослый тощий старики согбенная старушка, родители Геннадия Николаевича, родная сестра Фаины Ивановны, со странным лицом – слабоумная, как выяснилось впоследствии, Стовбин брат Анатолий с женой, Стовбины родители и сама Стовба.
Еда на столе, как театральные муляжи, – подумал Шурик, – рыбина огромная, окорок какого-то большого зверя, пирожки размером с курицу каждый, а солёные огурцы косили под кабачки... Вареная картошка стояла на столе в ведерной кастрюле, а икра в салатнице...
Стовба, самая высокая девушка на курсе, здесь, в кругу своей великанской семьи, выглядела, несмотря на живот, вполне умеренно.
– Рассаживайтесь, рассаживайтесь поскорее! – провозгласил Геннадий Николаевич, и все торопливо задвигали стульями. Дальше всё было точно как на собрании. Геннадий председательствовал, жена секретарствовала, слабоумная сестра сходила на кухню и принесла графин...
– Наливайте! Толик, деду с бабкой налей! Маша, ты что как неродная? Рюмку-то подыми! – командовал тесть, наливая тем, кто сидел с ним рядом. То есть Фаине Ивановне, Лене и Шурику... Наконец все вооружились, и Геннадий Николаевич вознёс свой особый стаканчик:
– Вот, семья моя дорогая! Принимаем нового члена, Александра Александровича Корна. Не совсем у нас хорошо получилось, свадьбу не отгуляли no-хорошему но уж чего теперь говорить. Пусть дальше всё будет по-хорошему, по-людски. За здоровье молодых!
Все потянули рюмки чокаться. Шурик встал, чтоб дотянуться до бабушки с дедушкой. Они, хоть и старенькие, оказались охочие до выпивки. Опрокинули рюмочки и закусили.
Потом пошла большая еда. Шурик был голоден, но ел, по обыкновению, не торопясь, как бабушка научила. Прочие все жевали громко, сильно, даже, пожалуй, воинственно. Всем подливали, всем подкладывали. Окорок оказался медвежий, рыба местная, водка отечественная. И выпил её Шурик много. Застолье кончилось неожиданно быстро. Съели, выпили, и разошлись в три двери.
Лена указывала Шурику дорогу: коридор опять сделал два поворота. Пришли в Ленину комнату. Ещё недавно это была детская. Лена так стремительно выросла, что мишки и обезьянки не успели скрыться с глаз и рассосаться, как это бывает у девочек старшего возраста. И картинки на стенах висели – кошка с котятами, китайское чаепитие с фарфоровыми чашками и цветущей сливой за позапрошлый год, два клоуна. И стояла прислонённая к стене не собранная ещё детская кроватка. Как будто один ребёнок, выросший, уступал место другому, новому... Ещё стояла в комнате неширокая тахта, и на ней две подушки и два одеяла...
– Ванная и уборная в конце коридора направо. Полотенце зелёное я тебе повесила, – сказала Лена, не глядя на Шурика. И он пошёл по коридору, куда давно хотел.
Когда он вернулся, Лена уже лежала в розовой ночной рубашке, с горкой живота перед собой. Шурик лёг рядом. Она вздохнула.
– Ну, чего вздыхаешь? Всё так нормально складывается, – неуверенно сказал Шурик.
