Он взглянул на меня, явно сожалея, что я неспособна понять, как меня дурят. Пустился было рассуждать о том, что угроза мирового терроризма на самом деле уловка СМИ для загребания денег, но тут привели Юпитера. Он кивнул нам и сел за стол. Выглядел он спокойнее, чем в прошлый раз. Не жевал губы и не слишком волновался.
— Как ваши дела?
Он пожал плечами:
— Кажется, лучше. Я работаю. В прачечной. Работа жуткая — там печь, ты все время на ногах, постоянно наклоняешься и поднимаешь огромные вонючие тюки грязных простыней и одежды. Но это не страшно. По крайней мере я далеко от других. Не сижу дома и не жду, когда кто-нибудь придет и накинется на меня.
Я так и не смогла привыкнуть к тому, что заключенные называют свою камеру домом. В этом есть что-то печальное. Попытка сымитировать нормальную жизнь еще больше подчеркивает, насколько сужен их мир. Тем не менее, хорошо, что Юпитер стал употреблять тюремные словечки. Это означает, что он свыкся со своим положением и думает, как удержаться на плаву в ядовитых водах. Это лучше, чем утонуть.
— Юпитер, мне нужно кое-что спросить. Вы помните, что произошло с матерью Лили? В смысле, как она умерла?
Юпитер безучастно посмотрел на меня:
— То есть?
— Я слышала, что она погибла в Мексике, ваш отец упомянул несчастный случай. Я подумала, может вы помните, как было дело.
Он пожал плечами и уставился на свои руки:
— Я был совсем маленьким.
Я наклонилась вперед, готовясь надавить на него:
— Вам было два или три года, верно?
Он опять пожал плечами и принялся жевать губу:
— Да.
Я подумала об Исааке. Ему сейчас примерно столько же, сколько тогда было Юпитеру. Очень трудно поверить, что он не запомнит, если что-то со мной случится. Юпитер помнит. Наверняка. Почему он не хочет говорить об этом? Почему никто не может нам рассказать о смерти матери Лили?
— Ну же, Юпитер, — нетерпеливо сказала я. — Мы не сможем помочь, если вы не будете откровенны. Что случилось в Мексике?
Он тревожно посмотрел на меня, лицо исказила гримаса, а зубы снова вонзились в губу:
— Лили что-нибудь говорила вам?
— Что произошло в Мексике? — повторила я.
— Я не знаю, — ответил он, и в его голосе послышалась паническая нотка, будто у ребенка.
Давлением я ничего не добилась. Может, будет больше толку, если притвориться, что я ему верю?
— Вы никогда не разговаривали об этом с отцом? — мягко спросила я.
Он покачал головой:
— Мы ни о чем не разговаривали с отцом. Только о том, какое я ничтожество.
Около минуты никто из нас не проронил ни слова. Затем Эл сказал:
— Юпитер, мы ездили в Оджай. В реабилитационный центр, где вы познакомились с Хло.
— Как там доктор Блэкмор? — спросил Юпитер.
— Хорошо, — ответила я. — Молли передает тебе привет.
Услышав ее имя, он просиял.
— Вы ей нравитесь, — продолжала я.
— Она замечательная. Если бы я прислушался к ней четыре года назад, ничего этого не произошло бы.
— И кажется, она не особенно любила Хло.
Юпитер грустно улыбнулся:
— Молли видела ее насквозь. Она пыталась предупредить меня, но я ее не слушал.
— Вы знали, что Хло была в центре несколько месяцев назад?
— Да.
— Ваш отец знал, что она снова стала употреблять наркотики?
Он печально кивнул:
— Отец застал ее в ванной, когда она нюхала кокаин. Я думал, он убьет ее.
Некоторое время мы молча смотрели друг на друга, когда до нас дошло, что он сказал.
— Так и подумали? — спросила я.
Юпитер помолчал, будто размышляя над моим вопросом:
— Нет. Нет, вряд ли. То есть, вряд ли отец мог убить ее. Он любил Хло. Очень любил. Не могу поверить, чтобы он мог зайти так далеко.
— А как далеко он зашел? Разозлился?
Он хмыкнул:
— Можно сказать так. Он ударил ее по губам. Это значит разозлился, верно?
— Ударил?
Юпитер кивнул:
— Да.
— Это было впервые?
— Не знаю, — произнес он. — Может быть. Может, и нет. Он же такой человек, понимаете… Разве может такой притягательный человек быть жестоким?
— Вас он когда-нибудь бил?
Он округлил глаза:
— Да постоянно. Постоянно.
Жестокое обращение с ребенком — чрезвычайно полезное обстоятельство для смягчения дела. Оно не играет особой роли в случае, если присяжные намерены даровать обвиняемому жизнь, но если нужно вытащить его, оно может стать спасительной соломинкой.
— Вы когда-нибудь обращались в больницу? — спросила я, затаив дыхание и надеясь на записи в истории болезни.
Он покачал головой, и я разочарованно вздохнула. Затем пристально взглянула на него. Это удачная выдумка, чтобы бросить тень на отца, или правда? Как тут поймешь?
— Что случилось после того, как он ударил Хло? — спросила я.
— Отец выгнал ее. Вот тогда она и вернулась в центр.
— Для него это было нормально? Вышвырнуть ее за дверь?
— Да. Видели бы вы, как он рассвирепел, когда узнал, что я наркоман. Да и остальные тоже чуть с ума не сошли.
— Кто остальные?
— Члены Церкви. Они собрали грандиозное совещание, чтобы решить, что со мной делать. Можете себе представить? Сын Его Высокопреподобия — наркоман! Они никогда с этим не смирились бы.
— Почему нет? То есть я понимаю, что члены Церкви категорически против наркотиков, но неужели последователи вашего отца не понимают? В их глазах он мог бы стать более земным.
— Им не нужно, чтобы он был земным. Он должен быть ближе к Богу, чем они. Не только потому, что ЦКЕ против наркотиков. Отец считается целителем. Он излечивает людей от наркотической зависимости. Гомосексуализма. Депрессии и всего остального. Вы оплачиваете программу и выздоравливаете. Они это гарантируют. Если Поларис не смог вылечить собственного сына, какой смысл другим людям платить ему за лечение?
— Я что-то не поняла. Как может ЦКЕ вообще гарантировать исцеление?
Он пожал плечами.
— Если вам не удалось вылечиться, значит, сами виноваты. Вы недостаточно чисты. Вы недостаточно потрудились для этого. Бог увидел, что вы лжете ему. Приложите больше усилий. Еще раз посетите занятия.
