Пока они разговаривали, в зал вошла другая компания и, не замеченная вначале, направилась к столу, стоявшему посредине. По-видимому, они только что вернулись с попойки, и многие из них с трудом держались на ногах. У вожака на голове был венок, что указывало на то, что пир был в его честь или же он был его хозяином. Вино, похоже, не произвело на него ни малейшего действия, разве только увеличило его сугубо римскую красоту. Он шел с высоко поднятой головой, губы и щеки его были румяны и глаза блестели. Одетый в безукоризненно белую тогу со множеством широких складок, он выступал слишком царственно для непьяного и для не кесаря. Подойдя к столу, он, нимало не церемонясь, очистил место для себя и для своих товарищей, а когда остановился взглянуть на игроков, они обернулись к нему и радостно воскликнули:
– Мессала! Мессала!
Тот же привет раздавался и в более отдаленных частях зала. Группы моментально распались, игры были прерваны и большинство бывших игроков направилось к центральному столу.
Мессала к этой демонстрации отнесся равнодушно и тотчас же обнаружил причину своей популярности.
– Твое здоровье, друг мой Друз, – обратился он к ближайшему игроку справа, – твое здоровье, и дай мне на минуту твои таблички.
Он приподнял восковые доски, взглянул на записи игроков и отбросил их в сторону.
– Динарии и только динарии – ставки извозчиков и мясников! – сказал он, презрительно улыбаясь. – Клянусь Семелой, черт знает до чего дойдет Рим, если кесарь будет просиживать целые ночи, дожидаясь, чтобы судьба преподнесла ему скудный динарий!
Отпрыск Друзов покраснел до самых бровей, но присутствующие прервали его возражения, протискиваясь к столу и крича:
– Мессала! Мессала!
– Сыны Тибра, – продолжал Мессала, выдергивая ящик с костями из рук соседа, – кто любимец богов? Римлянин. Кто предписывает народам законы? Римлянин. Кто по праву меча всемирный властелин?
Компанию легко было разгорячить, а эта идея была им особенно родственна, и потому все воскликнули:
– Римлянин! Римлянин!
– Но... но, – протянул он с расстановкой, чтобы привлечь их внимание, – но есть некто лучше самого превосходного римлянина.
Он откинул свою патрицианскую голову и остановился, как бы желая пронзить их своим насмешливым взглядом.
– Слышите ли? – спросил он. – Есть некто лучше наилучшего из римлян.
– А, Геркулес! – кричал один.
– Вакх! – отозвался какой-то юморист.
– Юпитер! Юпитер! – гремела толпа.
– Нет, – возразил Мессала, – я говорю о людях.
– Назови, назови его, – кричала толпа.
– Извольте, – сказал он и снова сделал паузу. – Это тот, кто к совершенствам Рима прибавляет совершенства Востока, кто соединяет с западным искусством покорять восточное умение наслаждаться своей победой.
– Клянусь Поллуксом! Но наилучший человек есть в конце концов римлянин! – выкрикнул кто-то из толпы, и вслед за тем раздался взрыв смеха и аплодисментов.
– На Востоке, – продолжал он, – у нас нет богов, а только вино, женщины и Фортуна, и из них Фортуна, конечно, превыше всего, поэтому нашим девизом и в сенате, и на войне должны быть слова: 'Кто дерзнет, на что я дерзаю?'
Он говорил это тоном фамильярным, хотя и не без оттенка прежнего высокомерия.
– В казне, что в цитадели, у меня имеется пять талантов наличными деньгами, и вот на них квитанции.
Из-под туники он вытащил бумажный сверток и, бросив его на стол, продолжал при всеобщем внимании:
– И на эту сумму я дерзаю предложить партии! Кто из вас согласен рискнуть? Вы молчите? Это для вас слишком много? Хорошо, на четыре таланта. Что, снова молчание? Ну, так на три, всего на три. На два! Наконец, на один, ради чести нашей родной реки. В споре восточного Рима с западным! Варварского Оронта со священным Тибром!
В ожидании Мессала потрясал над своей головой костями.
– Оронт против Тибра! – повторил он с еще большим презрением.
Ни один человек не пошевелился. Тогда он бросил ящик на стол и взял с него квитанции.
– Ха, ха, ха! Клянусь Юпитером Олимпийским, я знаю теперь, что вы намереваетесь или составить себе состояние, или поправить свои денежные дела. Для этого вы и явились сюда, в Антиохию. Эй, Цецилий!
– Я здесь, Мессала, – отозвался человек, стоявший позади него. – Я здесь погибаю среди этой толпы, прося у них драхмы на оборванного перевозчика. Но, клянусь Плутоном, у этих новичков нет при себе и обола[40].
Взрыв хохота снова и снова потрясал зал. Один Мессала сохранял важный вид.
– Пойди, – сказал он Цецилию, – в ту комнату, из которой мы пришли, и вели принести сюда амфоры и кубки. Если же наши соотечественники в поисках счастья небогаты деньгами, то, клянусь сирийским Бахусом, я посмотрю, не одарены ли они по крайней мере добрым желудком. Поторопись!
Затем он обратился к Друзу, и смех его был так громок, что слышался повсюду.
– Ха, ха, ха, друг мой! Не обижайся, что в тебе я низвел кесаря до динария. Я только хотел испытать этих нежных птенцов нашего древнего Рима. Иди, мой Друз, иди. – Он снова взял кости и стал трясти их. – Давай играть на какую хочешь сумму.
Он говорил последние слова ласковым, добродушным тоном, так что Друз вмиг растаял.
– Клянусь нимфами, я согласен, – отвечал он, смеясь. – И готов рискнуть с тобой, Мессала, на динарий.
Очень молодой человек, наклонившись над столом, следил за ними. Внезапно Мессала обратился к нему с вопросом:
– Ты кто?
Юноша отступил.
– Нет, клянусь Кастором и его братом, я не имел в виду оскорбить тебя. Обыкновенно между людьми есть правило вести точную запись. Мне нужен секретарь. Не хочешь ли ты заняться этим делом?
Юноша вытащил свои таблички, с радостью готовясь делать отметки.
– Слушай, Мессала! – воскликнул Друз. – Я не знаю, можно ли, бросив кость, задавать вопрос, но один вопрос я должен задать тебе, хотя бы Венера и ударила за это меня своим поясом.
– Нет, мой Друз, Венера с поясом в руке есть любящая Венера. Спрашивай, а я пока накрою твою кость и предохраню ее от всяких злых слушателей.
– Видал ли ты когда Квинта Аррия? – спросил Друз.
– Дуумвира?
– Нет, его сына?
– Я и не знал, что у него есть сын.
– Этот сын, – продолжал хладнокровно Друз, – похож на тебя не меньше, чем Кастор на Поллукса.
Голосов двадцать подхватили это замечание:
– Верно, верно! Глаза, лицо! – воскликнули они.
Но кто-то уточнил при этом:
– Нет, Мессала – римлянин, а тот – еврей.
– Ты прав, – отозвался другой. – Он или еврей, или Момус подшутил с его матерью.
Чтоб положить конец этим замечаниям, готовым перейти в спор, Мессала сказал:
– Вино еще не принесли, Друз, а я, как ты видишь, держу руку на веснушчатой Пифии. Кости там
