Старом Свете…
— Мы уже даже не знаем, кто состоит в Братстве.
— Они спасли ее.
— Ну тогда они могут отдать ее семье. Да ради Бога, она аристократка. Думаешь, глимера примет ее после этого? Она уже и без того натворила дел.
Что за скандал тогда разразился. Этот идиот поступил с ней совершенно бесчестно, но все же ублюдку удалось выйти сухим из воды. Бэллу же шепоток сплетен преследовал много месяцев, и хотя она делала вид, что он ее не волнует, Рив знал, что это не так.
Он откровенно ненавидел аристократические круги, в которых им приходилось вращаться.
Он покачал головой, злясь на самого себя.
— Ей не стоило вообще уезжать из этого дома. Мне не нужно было позволять этого.
И как только он вернет ее, она больше никогда ничего не сможет сделать без его одобрения. Он собирался получить для нее статус отстраненной[61]. Ее линия крови была достаточно благородна для этого, и, откровенно говоря, ей давно стоило принять это звание. Когда дело будет сделано, Братство будет обязано вверить ее заботам Ривенджа, а уже после этого она и дома не сможет покинуть без его разрешения. И еще. Каждый мужчина, который возжелает увидеть ее, должен будет пройти через него как главу семьи, а он не собирался допускать до нее ни одного сукина сына. Однажды, он уже не смог защитить свою сестру. Он не собирался позволять этому случиться снова.
Рив посмотрел на часы, хотя и без того знал, что опаздывает. Он собирался отправить запрос на статус отстраненной из своего офиса. Было довольно странно делать что-то столь традиционное и старое через e-mail, но таково было современное положение вещей.
— Ривендж…
— Что.
— Ты переусердствуешь.
— Быть того не может. Если я сделаю это, у нее не останется выбора — она вернется сюда.
Он потянулся за своей тростью. Чуть помедлил перед уходом. Его мать выглядела такой несчастной, что он нагнулся к ней и поцеловал в щеку.
— Не волнуйся ни о чем, мамэн. Я сделаю так, что она больше никогда не пострадает. Почему бы тебе не приготовить дом к ее приезду? Ты можешь уже снять траурные одежды.
Мадалина покачала головой. Голос ее был полон благоговения:
— Не могу, пока она не переспит порог. Это оскорбило бы Деву-Летописицу и препятствовало бы безопасному возвращению Бэллы.
Он сдержал готовое вырваться проклятье. Преданность матери Прародительнице Расы была легендарной. Черт, ей стоило бы быть одной из Избранных, ведь мир ее состоял из молитв, правил и страха, что одно неправильное слово может повлечь за собой неминуемую гибель.
— Как пожелаешь, — сказал он, потом оперся на свою трость и развернулся.
Он медленно шел через дом. Сменяющиеся половые покрытия подсказывали ему, в какой комнате он находился. В холле был мрамор, в столовой — круглый персидский ковер, широкая паркетная доска покрывала пол кухни. Зрение говорило ему, что ноги ступают правильно, и он может нести на них свой вес без опасений. Он держал трость на тот случай, если недооценит ситуацию и потеряет равновесие.
Выйдя в гараж, он взялся за дверной косяк прежде, чем поставить на ступеньку сначала одну, потом другу ногу. Скользнув в пуленепробиваемый Бэнтли, он щелкнул пультом, управлявшим дверьми, и стал ждать, когда путь будет свободен.
Проклятье. Он бы так хотел знать, кто входил в Братство и где все они жили. Он пошел бы туда, вышиб дверь и унес Бэллу с собой.
Когда в зеркале заднего вида он увидел открывшееся взгляду шоссе, он включил задний ход и нажал на газ с такой силой, что взвизгнули покрышки. Теперь, будучи за рулем, он мог двигаться с желаемой скоростью. Быстро. Легко. Не соблюдая ежесекундной осторожности.
Длинный газон превратился в размытое пятно, когда он несся по извилистой дороге, ведущей к воротам. Несколько мучительных секунд он ждал, пока они откроются, а потом рванул по Тоум Авеню, мчась по одной из самых богатых улиц Колдвелла.
Чтобы оградить семью от опасностей и лишений, он занимался не самыми благородными вещами. Но он хорошо справлялся со своим бизнесом, а мать и сестра заслуживали тот образ жизни, который он мог теперь предложить им. Он мог выполнить любое их желание, даже самый причудливый каприз. Слишком долго им приходилось тяжело…
Да, смерть отца стала первым подарком, который он преподнес им — первой попыткой изменить их жизнь к лучшему, спасти от окружавшего зла. И он не собирался сходить с намеченного пути.
Рив несся на безумной скорости по направлению к центру города, когда почувствовал покалывание в основании черепа. Он пытался не обращать внимания на это ощущение, но в скором времени оно усилилось: складывалось впечатление, что шею зажало тугими тисками. Он приподнял ногу, опущенную на педаль газа, ожидая, что дискомфорт пройдет.
А потом это случилось.
Болевой удар мгновенно изменил его зрение: все окружающее стало отливать оттенками красного, словно он накинул на лицо прозрачную вуаль. Фары встречных машин светили ярко-розовым, асфальт превратился в тусклую ржавчину, небо изменило цвет и стало похоже на разлившееся бургундское вино. Он посмотрел на часы на приборной панели — цифры излучали рубиновое сияние.
Черт. Так не должно быть. Этого не должно было слу…
Он моргнул и потер глаза. Открыв их снова, он понял, что зрение лишилось глубины.
И делать это в центре города он точно не собирался.
Он выкрутил руль вправо и остановился у стрип-молла[62] — того самого, в котором находилась колдвеллская Академия Боевых Искусств, пока ее не сожгли. Он погасил фары Бэнтли и покатился вдоль длинного узкого здания, припарковавшись так, чтобы в случае необходимости, быстро выехать оттуда.
Не выключая двигателя, он вылез из соболиного пальто, снял пиджак и закатал левый рукав рубашки. Объятый красным туманом, он потянулся к бардачку и достал оттуда шприц и резиновый жгут. Его руки так сильно тряслись, что он уронил иглу — ему пришлось нагибаться и поднимать ее с пола.
Он ощупывал карманы пиджака, пока не нашел стеклянный пузырек нейромедиатора[63] дофамина[64]. Поставил его на приборную доску.
Со второй попытки ему удалось открыть упаковку со шприцом, но он чуть не сломал иглу, стараясь проткнуть ею крышку пузырька с дофамином. Когда шприц был наполнен, он обмотал жгутом бицепс и завязал его свободной рукой, помогая себе зубами. Потом попытался найти вену. Но в двухмерном пространстве, созданном его зрением, все было намного сложнее.
Но просто недостаточно хорошо видел. Глаза застилала красная пелена.
Но кровь его не была красной. Не сейчас, во всяком случае.
Возвращаюсь к насущному, он обхватил предплечье в поисках удобного места, укол в которое послужил бы скоростной магистралью для лекарства, доставив его к рецепторам в мозгу. Но вены под кожей словно осели.
Вонзив иглу в руку, он ничего не почувствовал. Это обнадеживало. Но потом началось… Слабое жжение в месте укола. Онемение внутри тела грозило закончиться.
Ища под кожей подходящую вену, он вдруг начал чувствовать собственное тело: вес костей на кожаном сиденье автомобиля. Тепло печки на коленях. Быстрые движения воздуха, созданные его дыханием, осушавшие язык.
Ужас подтолкнул его вперед, и он ввел лекарство под кожу, ослабил жгут. Одному Богу было
