пришлось лечь на живот. Она попыталась вывернуться, но его руки сжимали ее стальными тисками.
— Так вам хотелось, чтобы вас отшлепали? — спросил он с мрачным удовлетворением.
— Нет! Я же велела вам прекратить! Отпустите меня!
— Не отпущу, пока вы не усвоите урок. Может быть, именно этого в наших прежних конфронтациях и не хватало.
— Эдвард Байрон, не смейте!
Она снова начала отчаянно вырываться, однако это ничего ей не дало: он держал ее все так же крепко.
— А, так я снова стал Эдвардом, да? А что до «сметь», то вы убедитесь, что я смею очень многое. Особенно когда меня провоцируют.
Она лежала, беспомощная и дрожащая, и не знала, что он будет делать дальше. Конечно же, он просто пытается ее напугать! Конечно же, он не приведет в исполнение свою угрозу! И тут он ударил ее по ягодице открытой ладонью, ясно показав ей, что действительно держит свое слово. Она снова стала вырываться: от шлепка ее попка горела. Удар не был особо болезненным, дело было в чувстве унижения.
— Прекратите! — взмолилась она.
— Скажите «пожалуйста»! — насмешливо отозвался он.
Ее тело напряглось, и она снова забилась, безуспешно стараясь высвободиться.
— Знаете, — проговорил он задумчиво, — кажется, после этого я больше никогда не смогу смотреть на панталоны так, как раньше. Может, мне даже стоит заказать вам пару, чтобы вы их носили, когда мы будем наедине.
Она яростно зашипела, а щеки ее залил жаркий румянец.
А потом он шлепнул ее еще два раза, так что ее ягодицы и бедра залил новый, совсем иной жар. Она лежала, напряженно застыв, и ждала очередного удара, когда он внезапно остановился. Его ладонь снова легла ей на попку — но на этот раз без размаха.
Он начал гладить ее медленно и нежно, словно стараясь стереть неприятные ощущения. Она снова дернулась, но по совершенно иной причине: ей больше не хотелось высвободиться. Его движения замедлились еще больше, превратившись в ласковое поглаживание… а потом в нечто большее. Закрыв глаза, она уступила бессильным содроганиям, сотрясавшим ее тело. Ее соски превратились в напряженные, ноющие бутоны, а между ногами выступила влага. Эта реакция стала для нее настоящим шоком.
Как она может сейчас испытывать желание?
Он наклонился над ней, прижимаясь к ее спине. Его губы коснулись ее уха.
— Прости меня, Клер. Мне не следовало этого делать. Я еще никогда в жизни не ударял женщину. Мне нет оправдания. Абсолютно никакого оправдания.
— А мне не следовало тебя дразнить, — прошептала она: честность требовала, чтобы она признала свою роль в этом происшествий. — Я тут виновата не меньше тебя.
К собственному ужасу, она почувствовала, что у нее из глаза выкатилась слезинка.
— О Боже! — прошептал он. — Не плачь! Я сделал тебе больно?
— Нет.
— Тогда в чем дело?
Она не могла сказать ему причины. Как она могла бы эго сделать, когда сама едва понимала, что за эмоции переполняют ее? И она инстинктивно чувствовала, что ей лучше не пытаться в этом разобраться.
Стерев слезинку подушечкой большого пальца, он поцеловал ее влажную щеку, успокаивая и безмолвно умоляя о прощении.
Один поцелуй.
А потом еще один.
Мягкие и нежные, легкие и воздушные, словно крылышки мотылька.
Ее губы приоткрылись в трепетном вздохе, а ее тело попеременно заливали волны то жара, то холода. Он снова поцеловал ее, приникнув к ее губам с такой сладостью, что она забыла весь мир и саму себя заодно.
Вскинув руки, она обняла его, лаская его плечи и шею. Ее голова кружилась. Каждое его прикосновение было пьянящим, как вино: пряным, сладким и умелым. Потеряв голову, она жаждала большего — жаждала его сильнее, чем следующего вдоха. Запустив пальцы ему в волосы, она отвечала на его поцелуи, откликаясь на его страсть темным, жарким желанием.
Ее дыхание ускорилось, став поверхностным и неровным. Когда Эдвард оторвался от ее губ, чтобы покрыть поцелуями ее подбородок и шею, она убедилась в том, что он возбужден не меньше ее.
Внезапно он зарычал: завязанный у нее на шее платок явно ему помешал.
— Из всех странностей эта самая большая, — проворчал он, дергая узел, который никак не желал распускаться. — Я еще никогда не целовал кого-то, на ком был бы шейный платок. Ужасно мешает.
— Ну, все не так страшно, — отозвалась она, проводя парой пальцев по краю его собственного шейного платка.
Он застонал и прервал свою борьбу с ее галстуком ради долгого, головокружительного поцелуя, а потом снова принялся исследовать ее костюм.
— Хорошо хоть от жилета избавиться легко, — проговорил он, быстро перебирая золотые пуговицы.
Его ловкие пальцы расстегивали жилет так быстро, словно он был портным с немалым опытом. Разведя края жилета, он открыл сорочку из тонкого белоснежного полотна, которое явственно приподнимали ее набухшие соски.
Его руки накрыли ее грудь, и при его прикосновении она судорожно вздохнула.
— Господи! У тебя под ней ничего нет? — вопросил он.
Она кивнула:
— Я не могла надеть корсет, а перетягивать грудь не стала, потому что фрак и жилет достаточно хорошо ее скрыли.
— Я рад, что раньше об этом не догадывался, — проговорил он, мягко прижимая пальцами ее сладко ноющее тело, — иначе я больше ни о чем думать не мог бы.
Он провел по ее соскам кончиками пальцев. Она застонала. Жажда снедала ее, делая, беспокойной и бесстыдной. Ее тело запылало, когда он низко наклонился и забрал набухший бутон в рот. Втягивая его сквозь ткань сорочки, он заставлял ее голову кружиться.
А потом, незаметно для нее, он высвободил ее сорочку из панталон и снова приник губами к ее соску, только на этот раз ее грудь была обнажена, а сорочка сбилась к самой шее. Его руки при этом играли ее второй грудью так умело и ошеломляюще, что она погрузилась в пучину экстаза. А потом его пальцы передвинулись ниже, скользя по гладкой нежной коже ее живота и спины.
Она была совершенно опьянена. Кровь с гулом пульсировала в ее ушах, все ее тело сладко содрогалось. Он проложил дорожку из поцелуев по ее животу. Неожиданно для нее пуговицы на ее панталонах оказались расстегнутыми, а его большие руки скользнули внутрь.
— И под панталонами ничего не надето? — пробормотал он.
— Н-нет. Мужское белье мне было велико.
Он прижался губами к ее животу прямо над линией светлых завитков, так что ее мышцы напряглись, а томительная боль комком собралась у нее между ног.
А потом он потянул ее панталоны вниз, резко сдернув их ниже колеи. Потом он полностью оголил одну ее ногу, так что туфля с нее слетела на пол. Она не успевала сказать ни слова, не успела даже ничего подумать: он встал на колени и снова поцеловал ее, в такое место, которое она считала совершенно непригодным для поцелуев!
Опираясь на локти, она попыталась встать, попыталась сказать ему, чтобы он прекратил это. Однако уже в следующую секунду ее тело перестало ей повиноваться, когда его язык проделал нечто преступно приятное. Теперь ей уже совсем не хотелось это прекращать — больше того, она чувствовала, что умрет, если он перестанет ее целовать. Желание пульсом билось глубоко в ее теле, требуя утоления.
Снова опустившись на спину, она лежала на столе и позволяла ему ласкать ее губами и языком,
