Пташка прибавляет скорость. Мне хочется предупредить его, что ему придется не сладко, когда он догонит Джимми, если только вообще можно догнать велосипед на своих двоих.
Я опускаю угол чугунной рамы на пол и тоже бросаюсь бегом вниз по ступенькам. Мне приходит в голову, что если Пташка догонит О'Нилла, тот проломит ему башку, и собираюсь вышибить О'Ниллу все зубы. На этот раз у меня будут извиняющие обстоятельства и никаких говеных монашек или священников, чтобы вмешаться и спасти его бледную ирландскую задницу.
Добравшись до угла Кларк-авеню и бульвара Франклина, я смотрю во все стороны. Где-то в конце бульвара я замечаю лежащий на земле велосипед, а рядом с ним сцепившихся Пташку и О'Нилла. Я бросаюсь туда со всех ног и, к своему удивлению, вижу, как О'Нилл бросается наутек и бежит в моем направлении. Пташка гонится за ним по пятам. О'Нилл видит меня и поворачивает назад.
Я бы не поверил, если б не видел все своими глазами. Пташка делает огромный прыжок, футов на пять или шесть, и приземляется на плечи О'Ниллу. Тот продолжает бежать, а Пташка сидит на нем верхом, лупит его ногами и щиплет за лицо и за уши. О'Нилл падает. Он стряхивает Пташку и встает. Его лицо в крови. Он бежит прямиком к церкви, срезая дорогу через дворы. Церковь стоит рядом со школой. Пташка несется за ним, не отстает. Мне за ними не угнаться, и я перехожу на шаг. Я едва перевожу дух от бега, к тому же мне хочется посмотреть, что будет делать Пташка. Его велосипед так и остался лежать посреди дороги в конце бульвара Франклина.
Это уже само по себе удивительно, учитывая, как трепетно Пташка к нему относится. Он купил его на собственные деньги, когда ему было всего лет десять. Это допотопный велосипед с огромными колесами и тонкими допотопными бескамерными шинами. У всех в нашей школе на велосипедах есть камеры и покрышки, а также ручные тормоза; у Пташки ничего этого нет, притом что колеса у него аж двадцатидюймовые. Он накачивает эти шины так, что они вот-вот взорвутся, а потом гоняет на своем велике с бешеной скоростью. А еще он может сидеть на нем и удерживать равновесие, вообще не трогаясь с места, только иногда чуть поворачивая руль. Я сам видел, как он может просидеть вот так и пять, и десять минут, если он на что-нибудь засмотрелся, а потом укатить, даже ни разу не коснувшись ногой земли. Он умеет делать еще один фокус: поднимает велосипед на дыбы и поворачивает на заднем колесе, как лошадь на родео. Он постоянно его чистит, так что спицы и обода блестят, как новенькие. Практически вся Пташкина жизнь прошла на этом велосипеде.
После того как я с ним познакомился, я, кстати, тоже стал гораздо чаще пользоваться своим велосипедом. Куда только мы не ездили с ним по субботам. В радиусе полусотни миль от нас не осталось, можно сказать, ни одного места, где Пташка когда-нибудь да не побывал бы. В комнате у него висит большая карта, на которой он отмечает все свои поездки. Пташке достаточно предложить: «А давай-ка смотаемся в Абингтон!» — и вот, пожалуйста, мы уже туда едем.
Однажды Пташка сказал, что на велосипеде человек полностью отделен от земли, практически независим от сил гравитации и трения. О них он всегда думает, вечно беспокоится, что те «прибивают его к земле».
Так что меня действительно удивляет, что он бросил велосипед и погнался за Джимми. Может, он увидел меня и подумал, что я уберу его велик с дороги, но, мне кажется, он так вошел в раж, что ничего не видел и ни о чем не думал. Я иду к велосипеду и ставлю его на обочину, прислонив к дереву.
Иду посмотреть, как там Пташка и О'Нилл. Я уже начинаю думать, что они провалились сквозь землю или убежали куда-нибудь к чертовой матери, как из церкви доносится отчаянный вой. Я проникаю туда через запасной вход и вижу, как в дальнем конце прохода между скамьями Пташка опять сидит верхом на О'Нилле, лупит его по лицу, а Джимми крутится вправо и влево, пытаясь его сбросить. Пташка ему хорошо вламывает, ничего не скажешь, так и впечатывает кулаки, то левой, то правой. Я бегу к ним вдоль по проходу. О'Нилл визжит, как недорезанный поросенок. Кто-нибудь его наверняка услышит и прибежит сюда. Дом настоятеля и общежитие для монахинь совсем рядом с церковью.
Нужно срочно вытащить отсюда Пташку. Он смотрит на меня точно так же, как смотрел только что, когда я держал у него перед носом тарелку с хлопьями, — словно не узнает меня и вот-вот может ударить. Зрачки расширены, глаза потемнели и совершенно безумные.
— Ну его к черту, Пташка! Ради всего святого, пошли отсюда подальше, пока кто-нибудь не пришел!
Пташка глядит на О'Нилла, будто не знает, кто это такой и как сюда попал. Ничего не говорит, поворачивается и идет обратно вдоль рядов скамей к выходу. Я наклоняюсь над О'Ниллом. У него заплыли оба глаза и выбиты зубы. Невелика потеря, зубы у него все равно были гнилые и росли криво.
— Слушай, говнюк! Только попробуй кому сказать, кто тебя так отделал, и я убью тебя своими руками. Кроме того, тебе все равно никто не поверит.
Он лежит на полу и смотрит на меня. Затем прикладывает руку ко рту, нащупывает образовавшиеся там щербины, шатает качающиеся зубы. Его рот — сплошное кровавое месиво. Он переворачивается на живот и встает на четвереньки головой к алтарю. С него капает кровь, и он плачет. Мне приходит в голову, что это все-таки лучше, чем быть съеденным львами; может, немного помолится, и ему станет полегче.
Возвращаюсь опять на бульвар Франклина. Пташка уже там, смотрит, как поживает его велосипед. Выясняется, что погнуты несколько спиц и на руле появилось несколько царапин. На переднем колесе восьмерка, но мы тут же ее выправляем. Я смотрю на Пташку и не обнаруживаю ни нем ни единой ссадины, ни одного синяка. Вообще ничего. Похоже, все удары огромных кулаков О'Нилла попадали исключительно в воздух. Наверное, он решил, что сражается с призраком или с каким-нибудь эльфом.
Пташка пробует немного прокатиться на велосипеде и сообщает, что с машиной все в порядке, но она уже никогда не будет такой, как раньше. Так мог бы сказать какой-нибудь сицилиец старого закала после того, как его жену изнасиловали. Он знает, что в случившемся нет ее вины, на ней следы побоев, так сильно она сопротивлялась, но он уже никогда не сможет относиться к ней по-прежнему. Вот так же и Пташка со своим велосипедом. Это одна из причин, отчего он захочет продать его в Уайлдвуде и отчего потом так и не заведет себе приличного велосипеда. Он любил именно этот, и после того, как тот был осквернен, ему уже не хотелось никакого другого. Трудно иметь дело с человеком, у которого мозги устроены таким образом.
Я смотрю на сидящего передо мной на корточках Пташку, опустошенного, вялого и беззащитного, глядящего на меня пустыми глазами, и до меня доходит, что над ним самим каким-то образом надругались.
…
