нашими детскими книжками, которые совершенно сгнили.
— Надо было сказать мне, Каролина.
— Наверняка я сказала, мама.
— Я знаю, у тебя и Родерика полно забот, но все это ужасно огорчительно. Вот взгляните, доктор. — Миссис Айрес протянула мне старинную «фотографическую карточку», на которой блеклое изображение едва проглядывало сквозь ржавые пятна. — Это отец полковника в молодости. По-моему, Родерик очень на него похож.
— Да, — рассеянно ответил я, выжидая случая, чтобы начать разговор. — Кстати, где он?
— Наверное, у себя. — Миссис Айрес перебирала фотографии. — Эта пропала… и эта… Вот эту я помню… Какой ужас, совершенно испорчена! Моя семья перед самой войной. Здесь все мои братья… можно разглядеть: Чарли, Лайонел, Мортимер, Фрэнк и сестра Сисси… Год назад я вышла замуж и приехала с малышкой… Мы не знали, что уже никогда вместе не соберемся… Через полгода началась война, и два брата почти сразу погибли…
Сейчас в ее голосе слышалось неподдельное горе; Каролина подняла голову, мы переглянулись. Вошла Бетти, и ее отправили за чаем, которого я не хотел и на который не было времени, а миссис Айрес в печальной задумчивости перебирала мутные снимки. Я подумал о том, что ей пришлось пережить за последнее время, а теперь еще ее ждала моя ужасная новость. Без колец ее суетливые руки выглядели голыми и мосластыми. Я вдруг понял, что не смогу взвалить на нее еще одно бремя. Потом я вспомнил наш недельной давности разговор с Каролиной и решил, что будет лучше сначала поговорить только с ней. Какое-то время я безуспешно пытался вновь поймать ее взгляд, а потом встал якобы для того, чтобы помочь Бетти разнести чай. Чуть удивленно Каролина приняла от меня чашку, и я шепнул:
— Можем поговорить наедине?
Она слегка отпрянула, испугавшись то ли моих слов, то ли дыхания, коснувшегося ее щеки. Каролина посмотрела мне в глаза, перевела взгляд на мать и кивнула. Я вернулся на диван; минут десять мы пили чай с тонкими ломтиками засохшего кекса.
Потом Каролина встрепенулась, будто что-то вспомнив:
— Давно хотела тебе сказать, мама, — я собрала кое-какие старые книги, чтобы отдать в Красный Крест. Может, вы отвезете их в Лидкот, доктор? Рода просить не хочу. Ничего, что я обременяю вас просьбой? Книги в библиотеке, уже упакованы.
Она говорила без тени смущения и даже не покраснела, а вот мое сердце колотилось. Миссис Айрес пробурчала, что вытерпит пару минут одиночества, и вновь занялась покоробившимися альбомами.
— Это недолго, — буднично сказала Каролина, глазами подав знак — мол, идем.
Коридором мы бесшумно прошли к библиотеке, где она открыла единственный податливый ставень. В комнату пролился тусклый свет, и стеллажи в саванах окружили нас, точно восставшие мертвецы. Я прошел к пятачку света, Каролина встала рядом.
— Что-то случилось? — серьезно спросила она. — С Родом?
— Да.
Вкратце я поведал то, что накануне услышал от ее брата. На лице ее рос испуг, но вместе с тем казалось, будто слова мои что-то прояснили и дали ей ключ к прежде неразрешимой мрачной головоломке. Она перебила меня лишь раз, когда я заговорил о пятне на потолке.
— Отметины! — Каролина схватила меня за руку. — Мы же их видели! Я знала, что в них какая-то странность! Вы думаете… это невозможно?..
Я удивился ее готовности поверить Родерику.
— Они могли взяться откуда угодно, — сказал я. — Может быть, Род сам их намалевал, подкрепляя свою галлюцинацию. Или наоборот — их появление в нем что-то сдвинуло.
— Да, конечно. — Она убрала руку. — Вы уверены, что все обстоит именно так? Значит, припадки, о которых вы говорили, тут ни при чем?
Я покачал головой:
— Уж лучше бы имело место физическое недомогание, его проще вылечить. Боюсь, в нашем случае речь идет о психическом расстройстве.
Мои слова ее ошеломили.
— Бедный, бедный Род! — после секундного замешательства охнула Каролина. — Какой ужас! Что же нам делать? Маме скажете?
— Я хотел, потому и приехал к вам. Но увидел ее с этими фотографиями…
— Дело не только в них. Мама изменилась. Иногда она как будто прежняя, но бывает рассеянной и слезливой, беспрестанно вспоминает прошлое. Порой у них с Родом случаются стычки из-за фермы. Долги- то наверняка выросли. Любую критику он воспринимает как личную обиду и замыкается. Теперь ясно почему… Это ужасно! Он всерьез говорил о том кошмаре? Может, вы не так его поняли?
— Если бы! К сожалению, ошибки нет. Раз он не хочет моей помощи, остается надеяться, что его рассудок как-нибудь сам справится с помрачением. Теперь, когда Бейкер-Хайды покинули графство и вся кутерьма наконец-то улеглась, это вполне вероятно. Правда, сложности с фермой… Разумеется, я ничего не могу сделать, пока он так зациклен на том, что должен оберегать вас и мать.
— Может, мне с ним поговорить?..
— Попробуйте, хотя лучше вам не слышать того, что слышал я. Наверное, самое лучшее — просто не спускать с него глаз, нам обоим, и молиться, чтобы ему не стало хуже.
— А если станет?
— Я знаю, что сделал бы, случись это в другом доме, в обычной семье: позвал Дэвида Грэма и мы бы силком отправили его в психиатрическую лечебницу.
Каролина зажала рот:
— Но ведь до этого не дойдет, правда?
— Я все думаю о его увечьях. Сдается мне, он себя наказывает. Род явно винит себя в том, что происходит с домом, и, наверное, в гибели своего штурмана. Вероятно, он бессознательно желает себе зла. И в то же время взывает о помощи. Возможно, он верит в меня как врача и причиняет себе вред, надеясь на мое радикальное вмешательство…
Стоя в пятачке тусклого света из приотворенного ставня, мы говорили сдавленным шепотом, и тут за моей спиной что-то тихо щелкнуло. Казалось, звук исходит из густой тени. Я смолк. Мы испуганно обернулись к двери. Щелчок повторился, дверная ручка медленно повернулась. Полумрак и наше взвинченное состояние весьма способствовали тому, чтобы это показалось зловещим. Беззвучно ахнув, Каролина прижалась ко мне. Дверь медленно распахнулась, в проеме возник силуэт Родерика; в первую секунду мы облегченно вздохнули, но, разглядев выражение его лица, отпрянули друг от друга.
Полагаю, вид у нас был виноватый, что вполне соответствовало внутреннему ощущению.
— Я слышал, как вы подъехали, доктор, и ничуть не удивлен, — холодно сказал Родерик, а затем обратился к сестре: — Чего он тебе наговорил? Мол, я ненормальный, псих, или что? Наверное, и матери то же самое наболтал.
Я опередил Каролину с ответом:
— Вашей матери я пока ничего не сказал.
— Как вы любезны! — Он смотрел на сестру. — Знаешь, он дал слово, что никому не скажет. Теперь ясно, чего стоит докторское слово. По крайней мере, слово такого врача.
— Родди, мы за тебя тревожимся, — сказала Каролина, игнорируя его язвительность. — Ты сам знаешь, что ты не в себе. Пожалуйста, войди, не надо, чтобы мама или Бетти нас слышали.
Помешкав, Родерик вошел в комнату и привалился спиной к двери.
— Значит, ты тоже думаешь, что я свихнулся. — Голос его был бесцветен.
— Я думаю, тебе нужен отдых… перерыв, чтобы на время уехать.
— Уехать? И ты туда же! Почему все хотят меня сбагрить?
— Мы лишь хотим тебе помочь. Наверное, ты болен, надо лечиться. У тебя вправду были… видения?
— Ну совсем как в госпитале! — Он раздраженно потупился. — Если вы собираетесь беспрестанно приглядывать за мной, хлопотать и нянькаться…
— Скажи, Род! Ты вправду веришь, что в доме… есть нечто, желающее тебе навредить?
