Родерик помолчал и, взглянув на сестру, тихо спросил:
— А как ты думаешь?
К моему удивлению, Каролина отвела взгляд.
— Я… не знаю. Но я боюсь за тебя.
— Боишься? Так вам и надо бояться. Но не за меня. И не меня, если это вас тревожит. Как вы не понимаете? Только благодаря мне дом еще не развалился на куски.
— Я знаю, вы так считаете, Род, — сказал я. — Но если разрешите вам помочь…
— Значит, вот как вы понимаете помощь? Прямиком рванули к сестре, хотя сами
— Да, так я понимаю помощь. Я бессчетно прокручивал в голове нашу встречу и пришел к выводу, что вы не в состоянии сами себе помочь.
— Неужели не понимаете? Как можно не понимать после того, что я вчера рассказал? Я не о
Род сложил руки на груди и сгорбился, надувшись, точно школьник, который пытается оспорить плохой табель. Жуткая суть нашего разговора, мгновенье назад еще столь ощутимая, стала ускользать. Заметив огонек сомнения, мелькнувший в глазах Каролины, я шагнул к Родерику:
— Поймите, мы очень обеспокоены. Так не может продолжаться.
— Я не хочу об этом говорить, — твердо сказал он. — Это бессмысленно.
— Вы больны, Род. Нужно точно диагностировать болезнь, и тогда мы ее вылечим.
— Все мое нездоровье лишь от вас и вашей слежки! Если б вы оставили в покое меня и нашу семью… Но вы двое сговорились против меня. Вся эта болтовня насчет моей ноги и услуги больнице…
— Как тебе не стыдно! — воскликнула Каролина. — Доктор Фарадей оказал нам любезность!
— И сейчас оказывает?
— Род, прошу тебя.
— Кажется, я уже сказал: не хочу об этом говорить.
Родерик вышел из библиотеки. Он так хлопнул тяжелой старинной дверью, что из трещины в потолке заструилась пыль, а два чехла соскользнули с полок и заплесневелой грудой улеглись на полу.
Беспомощно переглянувшись, мы с Каролиной стали водружать на место упавшие полотнища.
— Что же нам делать? — спросила она, закрепив чехол. — Если он и впрямь так болен, но не хочет нашей помощи…
— Не знаю, — ответил я. — Ей-богу, не знаю. Остается лишь наблюдать за ним и пытаться вновь завоевать его доверие. Боюсь, это выпадет на вашу долю.
Каролина кивнула и, чуть помявшись, спросила:
— Может, вы все-таки ошиблись? Он выглядит… вполне разумным.
— Согласен. Но видели бы вы его вчера… Хотя и тогда он говорил связно. Поверьте, мне еще не приходилось видеть такого странного сочетания здравомыслия и бреда.
— А вы не думаете, что в его словах… есть доля правды?
Я вновь удивился, что она допускает такую возможность.
— Мне очень жаль, Каролина. Невероятно тяжело, когда подобное случается с тем, кого любишь.
— Да, наверное, — промямлила она, сплетая пальцы.
Я заметил, что она дрожит.
— Вам холодно?
— Нет, — покачала она головой. — Страшно.
Я неуверенно взял ее руки, благодарно шевельнувшиеся в моих ладонях.
— Я не хотел вас пугать. Сожалею, что взвалил на вас это бремя. — Я огляделся. — В пасмурные дни дом чрезвычайно мрачен. Возможно, отчасти в этом причина нездоровья Рода. Если б он так себя не запустил! А теперь… Ох ты! Мне пора. — Расстроенный, я совсем забыл о времени. — Держитесь, ладно? И сразу дайте знать, если что-то изменится.
Она кивнула.
— Вы умница. — Я стиснул ее пальцы.
Еще на секунду задержавшись, ее руки выскользнули из моих ладоней. Мы вернулись в гостиную.
— Как вы долго! — сказала миссис Айрес. — Что так грохнуло? Мы с Бетти подумали, крыша обвалилась.
Видимо, она задержала служанку, когда та пришла за подносом, или нарочно ее вызвала. Теперь они вместе разглядывали испорченные фотографии; миссис Айрес суетливо убрала со столика полудюжину снимков, представлявших Каролину и Родерика в младенчестве.
— Прости, мама, это я хлопнула дверью, — сказала Каролина. — Кажется, там насыпалась пыль. Бетти, надо подмести.
Служанка потупилась и сделала книксен:
— Слушаюсь, мисс.
Время поджимало, и я учтиво, но поспешно распрощался, стараясь взглядом выразить Каролине сочувствие и обещание поддержки. Минуя открытую дверь библиотеки, я увидел худенькую спину Бетти: присев на корточки, она вяло возила веником по протертому ковру, заметая пыль в совок. Вдруг вспомнилась ее странная вспышка в то утро, когда я усыпил Плута. Однако удивительно: заявление Бетти, что в доме водится «плохое», откликнулось галлюцинацией Родерика… Может, именно она заронила в него мысль о всякой чертовщине?.. Я тихо спросил, не говорила ли Бетти с хозяином. Нет, побожилась она.
— Вы ж сами не велели! Так я никому ни словечка.
— Даже в шутку?
— Никак!
Она говорила вполне искренно, однако в голосе ее слышалось легкое злорадство. Я вдруг вспомнил, что девчонка — недюжинная актриса, но так и не смог определить, что таится в ее непроницаемо-серых глазах: простодушие или хитрость?
— Точно ли? — переспросил я. — Ничего не говорила и не делала? Может, ради озорства что-нибудь переложила или спрятала?
— Ничегошеньки! Больно надо! В своем подземелье я и так трясусь как заячий хвост. Это не
Ничего другого я не добился. Бетти вновь принялась мести ковер. Потоптавшись возле нее, я покинул дом.
В последующую пару недель я неоднократно связывался с Каролиной. Ничего особенного не происходит, сообщала она: Род, как всегда, замкнут, но вполне адекватен. В очередной раз наведавшись в дом, я к нему постучался, однако он заявил, что со мной разговаривать не о чем и он просит оставить его в покое, после чего захлопнул дверь перед моим носом. Иными словами, мое вмешательство возымело именно тот эффект, которого я больше всего боялся. Теперь уже не могло быть и речи о продолжении наших сеансов. Я сдал законченную статью и, не имея повода к визитам, стал бывать в Хандредс-Холле гораздо реже. Как ни странно, я сильно скучал по семейству и самому дому. Часто приходили мысли о бедной, обремененной воспоминаниями миссис Айрес и Каролине, которой надо справляться с очень непростой ситуацией. Я вспоминал наш разговор в библиотеке, когда она устало и неохотно убрала руку из моих ладоней.
Подошел декабрь, наступила зима. В округе началась сезонная вспышка гриппа. Два моих пожилых пациента умерли, у других возникли серьезные осложнения. Грэм тоже свалился; часть его больных принял наш заместитель Уайз, остальные перешли мне, работы было невпроворот. В первых числах месяца я оказался на ферме Хандредс-Холла, где грипп уложил жену и дочь Макинса, что, естественно, сказалось на надоях. Сам Макинс угрюмо бурчал, что бросит все, к чертовой матери. Дескать, мистер Айрес на ферму носа не кажет, последний раз появился недели четыре назад, чтобы собрать арендную плату.
— Вот он вам фермер-аристократ, — горько вздыхал Макинс. — В вёдро ему все хорошо, все
