говорил.
На мое «Приду, мистер Крабрак» он ничего не ответил, и я не знал, унесла его нелегкая или он продолжает рыскать по подвалу. На всякий случай я опять спустил воду. Когда она схлынула, в унитазе осталось два раскисших комочка бумаги. Я развернул сложенный вчетверо конверт, выудил и, преодолевая тошноту, из унитаза, кое-как запихал в конверт и сунул его в карман. Потом отпер дверь. Крабрак, оказывается, никуда не ушел. Он окинул меня цепким, как у таможенника, взглядом и прошествовал в сортир.
Наверху Артур, уже в плаще, ждал меня, чтобы вместе идти пить кофе. Но едва я переступил порог, Штамп гнусно завыл; «Порнографию в сортире очень весело читать!» Выл он, слава богу, вполголоса, чтобы не услышал внизу Крабрак. Я снял с вешалки свой плащ. С воплем: «Да что ты хоть читал-то? «Любовника леди Чатерлей»?» – Штамп подскочил ко мне вплотную и, грубо обшарив меня, радостно заголосил: «Вот она! Вот она книжка-то! Под джемпером! Ух, развратник! Ух-х-х!»
Я схватил его за запястья и прошипел:
– А ну убери свои похабные грабки, дегенерат! – Но он, якобы завершая шутку, а на самом деле всерьез, хрипло проныл:
– Дай нам-то почитать, мы тоже хотим полакомиться!
– Ты идешь наконец? – нетерпеливо спросил Артур, открывая дверь. Я надел плащ.
– Особо-то не засиживайтесь, мне тоже надо перекусить, – сказал Штамп.
– Засохни, – отозвался я.
– Гробы не грызи, – сказал Артур.
– Засохни, – ответил Штамп.
Глава третья
В Страхтоне было сколько угодно объектов для осмеяния. Мы произносили погромные речи со ступеней Налогового управления и частенько спасались бегством после клоунского парада на Городской площади у Памятника Павшим. Иногда мы бродили по Торговой улице, выкрикивая что-нибудь вроде «Кому груш на фунт сушеных?», чем сбивали с толку покупателей и злили продавцов-лоточников, потому что наши прибаутки смахивали на их зазывные скороговорки.
Надгробная ваза Иосии Блудена в нашей витрине вызывала у нас пререкания между Блуденом-старшим – Артуром и его непокорным сыном, за которого подавал реплики я. Сегодня, как и обычно, диалог начал Артур:
– Нашей Блуденской фирмой завсегда правил Блуден. А ты, стал' быть, приехал из своего университута и отцовское дело для тебя не подходит?
– Но пойми же, отец, – подражая университетскому выговору, включился я. – У каждого человека свое призвание…
– А ты мне своей ученостью голову-то не дури, – перебил меня Артур, подозрительно похоже имитируя моего отца. – Ты глянь-ка на мать: мать-то из-за тебя вся извелась.
– Отец! Посмотри в окно. К нашему дому приближаются какие-то люди.
Мы уже свернули с проезда Святого Ботольфа в Торговую улицу и теперь почти бежали, размахивая руками, как осатаневшие линчеватели. Артур поднял воображаемый фонарь.
– А-а, это ты, Нэд Гэнгстер? И ты, стал' быть, против меня?
– В чем дело, Нэд? – спросил я с университетским выговором. И сразу же ответил за Нэда Гэнгстера:
– Какое такое дело, молодой хозяин? У нас тут никаких делов нету. Мы тебя просто научим, как свободу любить, ниверситутский щенок!
Артур, обидевшись, что я опять отбил у него Нэда Гэнгстера, замолчал. Мы миновали лавку мясника, прошли мимо химчистки с желтой доской объявлений и свернули на Торфяной проспект. Меня трясло от истерического нетерпения. Я всматривался в улицу, надеясь увидеть замшевую куртку Лиз, и готовился к разговору с Ритой, которая работала официанткой в кафе, где мы завтракали. Сунув руку в карман, я нащупал пилюли Штампа и вспомнил про Ведьму. Они все три роились у меня в голове – и Ведьма, и Лиз, и Рита, – когда я услышал, что Артур откашливается перед началом обычного разговора. И разговора наверняка неприятного, потому что все неприятные разговоры начинались у него с блуденского или грабберовского представления.
– Моя мать говорила, что рада будет познакомиться с твоими предками, – сказал он.
– Не дай бог! – воскликнул я.
В Злокозненном мире Артурова матушка часто знакомилась с моей – ничего ужасней я и представить себе не мог, потому что однажды наплел ей с три короба про свою сестру Шилу, которой у меня не было.
– И она собирается послать детям несколько моих старых игрушек, – добавил Артур.
– Любое даяние – благо, – сказал я беспечно.
Но вообще-то мне и самому было непонятно, зачем я начал всю эту трепотню. Начал и продолжал – потому что частенько, с нетерпением дожидаясь, когда Артур завяжет наконец галстук, я заполнял сонно тикающую тишину их гостиной рассказами о судьбе Шилы: она вышла замуж за продавца бакалейной лавки Эрика, а он, скопив денег, открыл три собственных магазина в Лидсе и Бредфорде. Поддерживая то и дело замирающий разговор с Артуровой матушкой, я одарил Шилу двумя детьми – трехлетней Нормой и полуторагодовалым Майклом, который родился, к несчастью, хромым, но врачебное искусство доктора Убу, индийца, прикомандированного к Лидсскому университету, спасло бедного малыша: теперь он прихрамывал едва заметно, хотя поначалу почти не мог ходить. Артур настоятельно советовал мне уморить Шилу, а детей отдать в детский дом, но душераздирающее горе всей семьи и похороны типа граббери-крабраковских казались мне такими ужасными, что я не решался обречь Шилу на смерть. А вот Артурова мамаша здорово меня раздражала – ну с какой, спрашивается, стати она принимала такое деятельное участие в жизни совершенно чужой для нее семьи?
– Так ты присматривай, чтобы она не вздумала наведаться к моим предкам. Я сказал, что у нее сломана нога и она лежит в больнице. – Это было правдой – не то, конечно, было правдой, что она сломала ногу (ног она никаких не ломала), а то, что я и правда сказал об этом своим предкам, чтоб они не приставали ко мне с разными идиотскими, на мой взгляд, предложениями.
– Ты просто псих на вранье, – заметил Артур.
– Да-да, я уже был у психоаналитика…
– Смотри не угробь психоаналитика своей психопатской трепотней, хоть ты и работаешь на гробовщиков, – перебил меня Артур.
Мы замолчали, и нам обоим стало как-то неловко. До кафе было еще сотни две шагов, и я удрал от неловкости в Амброзию. «Ох, Билли, твои дурацкие шутки совсем сбили меня с толку», – сразу же включилась моя амброзийская матушка. По ассоциации со словом «включилась» мне представился радиоприемник: из миниатюрного белого приемничка, стоявшего в нашей амброзийской гостиной на низкой полочке среди карликовых фикусов, лилась приятная современная музыка. Я приготовил себе предобеденный коктейль, а мама по обыкновению воскликнула: «Да выключи ты хоть на минуту этот растреклятый ящик!» И тут мне сразу вспомнилась моя реальная матушка, ее бесцветное из-за постоянной возни с моющими порошками лицо и ее неотправленное в «Радиочас домашней хозяйки» письмо. Уголовный сейф разинул зловещую пасть, а Злокозненный мир подступил ко мне призраком Артуровой матери… но мы, к счастью, уже стояли перед стеклянной дверью кафе «Кис-кис» – в эту секунду даже гнусное желе кис- кисного мороженого показалось мне привлекательным.
Кафе «Кис-кис» наглядно демонстрировало, что Страхтон хромает в ногу со временем, или, вернее, тащится у него в хвосте, натужно приволакивая свои деревянные ноги. Раскисшее мороженое было последним напоминанием о традиционном страхтонском кафе с его помойным обеденным варевом, кипящим титаном, в котором плескался жидкий чай, и россыпями бисквитных крошек на липких от раздавленных помидоров столах. Теперь «Кис-кис» переоборудовали в кофейный бар – во всяком случае, такое название красовалось на вывеске. А внутри установили недовольно фыркающий кофейный автомат, на столиках появились тарелки со слипшимся в зернистую массу коричневым сахаром для кофе и керамические вазы, похожие на пустые цветочные горшки; но стены, хотя и перекрашенные, все же неистребимо напоминали обычное кафе: их разрисовали, как задник в Королевском театре, приключениями Дика Уиттингтона и его
