Здесь был Хопджой
Колин Уотсон
* * *
Никогда еще жители Беатрис-Авеню не видели ничего подобного: четверо констеблей, с большой осторожностью протиснув в парадную дверь одного из домов чугунную эмалированную ванну, пронесли ее по дорожке и погрузили в черный фургон, что стоял у ворот. Излишне говорить, что смотрели все: одни — заняв выигрышную позицию у окна своей спальни, другие — стыдливо выглядывая из-за портьеры гостиной, а кое-кто с вызывающим, неприкрытым любопытством стоя прямо у ворот. Почтальон замер на пороге, задумчиво скосив глаза, пятью домами дальше. Мальчишка-рассыльный из мясной лавки и два мойщика окон, рассматривая происходящее как одно общее дело, на время объединились с налоговым инспектором и тесной группой стояли на тротуаре, непроизвольно вытягиваясь и подседая в такт усилиям полицейских, которые подняли ванну и теперь натужно опускали ее в фургон. Десятка два, если не больше, детей, привлеченных невесть откуда своим сверхъестественным чутьем на все необычайное, составляли ближайшую к месту действия и самую беспокойную часть аудитории. С серьёзным видом они комментировали событие, ставя его по значительности в один ряд с пожаром двухмесячной давности на Харли-Клоуз, с напоровшейся год назад на кол лошадью зеленщика и с чудесным, захватывающим дух скандалом, который разразился на прошлую Пасху, когда миссис Джексон — та, что живет на Гордон- Роуд, — слетела с катушек и сбросила все движимое имущество своего дома, какое только смогла приподнять, включая граммофон и две кадки с комнатными цветами, на головы представителей городского совета.
Детишки, толкаясь, пытались протиснуться вперед, чтобы получше разглядеть ванну, тускло мерцавшую в глубине фургона.
— Мистер, а, мистер, чего это было и зачем ее вытащили? Куда это вы с ней, мистер? — И нехитрая шутка, брошенная пританцовывающей девочкой лет двенадцати с лицом в красных прожилках:
— Они будут в ней носки стирать! Вся полиция собирается стирать свои носки!
Прокатились быстрые каденции пронзительного хохота. В нем кое-где слышались истерические нотки: не все дети остались равнодушными к зловещему бесстыдству, которое, по их мнению, заключалось в изъятии из дома такого предмета как ванна.
Двое полицейских — массивные парни с раскрасневшимися от натуги лицами — закрыли заднюю дверцу фургона. Не глядя на детей, они медленно прошагали к кабине и забрались внутрь. Когда фургон отъехал, третий полицейский неловко замахал руками, словно вспугивая птичью стаю, и объявил:
— Нечего больше смотреть. Бегите-ка вы домой, все до единого.
Он повернулся вслед своему товарищу, они вместе направились по узкой дорожке назад к дому, вошли и скрылись за дверью.
Наблюдатели с Беатрис-Авеню все-таки не оставили своих постов, выказав при этом различные степени упорства. Однако через полчаса только два или три зеваки продолжали сверлить взглядом неблагодарный фасад номера четырнадцатого и черную полицейскую машину.
Больше повезло обитателям дома на Посонз-Лейн, который примыкал сзади к дому номер четырнадцать по Беатрис-Авеню. Они — мать и ее средних лет дочь — могли видеть то, что было недоступно взору менее удачливых соседей, переминавшихся с ноги на ногу на пороге или за окнами гостиной.
Глядя из спальни на втором этаже на проход сбоку от номера четырнадцатого, — это место нельзя было видеть с улицы из-за высоких сплошных ворот — они наблюдали загадочные манипуляции двух человек в штатском.
Эта пара работала со скрупулезной тщательностью и завидной самоотдачей. Они действовали неторопливо, стараясь не запачкаться. Стоя коленями на разложенных листах газеты, они передавали друг другу инструменты, словно хирурги в операционной.
Совместными усилиями они приподняли на рычагах решетку канализационного стока, осмотрели ее и отложили в сторону. Затем, вооружившись половником на длинной ручке, один из них принялся вычерпывать из стока жидкость и аккуратно переливать ее через воронку, которую придерживал другой, в первую из двух больших стеклянных бутылей. Минут двадцать спустя оба сосуда были наполнены. Тот, кто держал воронку, закрыл их пробками и убрал в сторону.
Потом он выбрал и протянул своему товарищу некий предмет, внешне напоминавший чайное ситечко, укрепленное на конце длинного стержня, и приготовил стеклянную банку с широким горлышком для того, что могло быть извлечено из стока с помощью такого приспособления.
Ситечко опустили в сток. Человек, выполнявший эту процедуру, аккуратно держа свой инструмент, несколько секунд задумчиво водил им по кругу, как хорошо воспитанный гость, который пытается определить, положила ли хозяйка сахар в его чай. Когда ситечко подняли, оно оказалось наполненным всякой всячиной, перемешанной пополам с черной слизью; ей дали стечь, а потом весь улов тщательно выколотили в банку.
Второй и третий заходы принесли новые порции твердого, неведомого вещества. Терпеливые, как рыболовы, люди на коленях продолжали заниматься своим делом, пока ситечко несколько раз не вернулось пустым. Тогда первый опустил решетку на место, а второй закрутил крышку банки; оба встали, с наслаждением размяли затекшие ноги и разгладили складки на брюках.
Старушка мать, что сидела на краю кровати, уперев подбородок в сложенные на подоконнике руки, хмыканьем подтвердила окончание операции, но взгляда не отвела ни на минуту.
Ее дочь, высохшая женщина с беспощадной перманентной завивкой, похожей на шлем, и нестираемым выражением разочарования на лице, тоже не двинулась с места; так и стояла рядом с матерью, держа занавеску, словно щит в ожидании тучи стрел.
— Что они там нашли? — прошептала старушка.
— Не знаю. Что-то в канализации. Я отсюда вижу не больше, чем ты.
— Как ты думаешь, мистер Периам знает, что они здесь? Полицейские, я имею в виду. Это же полиция, Мирри. Вон того, в сером, который только что вошел, — я видела его в участке, когда ходила туда за кошельком. Все-таки странно, что мистера Периама нет дома.
— Он, я так думаю, все еще в отъезде.
— А что тот, другой — его друг или постоялец, или кто он ему?
— Про него я вообще ничего не знаю. На минуту обе замолчали.
— Что-то не так с этими полицейскими, — пробормотала старушка. — Полицейские не чистят канализацию. — Ее голос выдавал скорее раздражение, чем интерес.
Дочь ничего не ответила. Отодвинув портьеру еще немного в сторону, она наблюдала, как оставшийся в проходе человек — тот, что не в сером, — аккуратно приставляет к стене короткую лесенку. Он забрался наверх и заглянул в воронку дождевой трубы. Опасливо потыкав в нескольких местах пальцем и явно не обнаружив ничего интересного, он спустился, отнес лесенку к ограде и вошел в дом.
В доме теперь было семеро: два констебля в форме, они положили свои каски ровным рядком на столе в кухне и — большие, со взъерошенными бровями — стояли, чуть нервничая, рядом с входной дверью; уже знакомая нам пара в штатском, которая выполняла работу на улице; водопроводчик, застегивающий свою сумку с инструментами в осиротевшей ванной; и две резко контрастные фигуры, находившиеся, тем не менее, в достаточно дружеских, казалось, отношениях, которые систематично обыскивали и осматривали душную коричневую столовую с выцветшими лоснящимися обоями.
Один из этой последней пары — мужчина, ростом на каких-то три-четыре дюйма повыше шести футов — стоял в непринужденной позе, словно добродушно извинялся за свои размеры, и смотрел вокруг, слегка наклонив голову набок, похожий на аукциониста высокого класса, который нарочно пропускает мимо ушей заявки всякой плотвы. У него был твердый, несколько ироничный рот человека, хорошо умеющего слушать. Время от времени он запускал свои длинные пальцы в густую короткую шевелюру цвета спелой кукурузы.
Его товарищ был на голову короче, но компенсировал недостаток роста солидными запасами высокосортной плоти. Гладкое, пышущее здоровьем лицо выглядело лет на одиннадцать. Свой нынешний вид оно приобрело, если придерживаться фактов, двадцать три года назад, когда его обладателю и впрямь было одиннадцать.
Блондин открыл дверки буфета красного дерева и опустился на колени, чтобы заглянуть внутрь. На
