сказал, будто сам видел.
— Ты, ты мне вчера говорил! Только я поднялся на горку за Скалдерами…
Сухонький старичок с гладким живым лицом толкает своего соседа в бок.
— Открещиваются, будто черта видели…
Сквозь толпу протискиваются лесник Бите и его сосед, церковный староста Тэпер. Оба в снегу, бороды их обледенели, и кажутся они очень похожими друг на друга.
— Да, — говорит Тэпер, краем уха услышав разговор, — Мартынь Робежниек задал нам жару. — У него низкий, гудящий голос, и все к нему прислушиваются.
— Вот Андрей его вчера видел, — шепчет Тэперу кто-то из стоящих сзади.
— Шнейдер, Шнейдер видел! Чего мелешь, коли не знаешь! — Весь красный как рак, Андрей снова вскакивает на ноги.
— Ты тоже хорош, не можешь придержать язык за зубами… — вполголоса сердито пробирает его хозяин.
— Ну что с того, если кто его и видал, — рассуждает Тэпер. — Вот связать бы его и отвезти в имение. Иди-ка, мол, голубок! Довольно ты народ честной пугал…
— Поди вот, свяжи его да отвези! — смеется сухонький старичок и подмигивает Рудзиту.
— Господин Скалдер! — шепчут стоящие у дверей и расступаются.
Входит Скалдер в теплых сапогах и черной шубе, которую он уже отряхнул на дворе. Садится в конце стола, поближе к Подниеку, спиной к людям. Пока он не спеша проходит и усаживается, в комнате стоит тишина. А когда вновь начинают раздаваться голоса, входит учитель Робежниек.
Он в глубоких калошах, в шубе с модным котиковым воротником. Волосы напомажены и слегка взбиты. Вид у него необычайно серьезный и самоуверенный, как подобает человеку, у которого совесть чиста. Проходит мимо Зетыни и садится на свободном конце скамьи, позади Подниека. Зетыня отодвигается, и он, усевшись поудобнее, поворачивается вполоборота к публике, расстегивает на шубе верхнюю пуговицу и откидывает воротник. Оттуда выглядывает мягкий клетчатый платок, а под ним чистый воротничок и галстук в зеленую полоску.
— Как поживаете, госпожа Подниек? — спрашивает он, наклонясь к Зетыне.
— Благодарю, господин Робежниек, — любезно отвечает она, забыв, что дружба с Робежниеками компрометирует. — Сами знаете, какая жизнь в нынешние времена.
— Да, да, да… Времена трудные. Но скоро станет спокойней. Постепенно все уладится. Снова можно будет жить и работать.
— Вы так предполагаете?
— Я уверен. Народное движение — как вешние воды. Они промчатся — и все стихнет. Потом они мирно потекут по полям и лугам…
— Хорошо бы, — вздыхает Зетыня и пододвигается к Робежниеку. — Вы не можете себе представить, господин Робежниек, сколько у нас теперь неприятностей. Его, — она кивает в сторону мужа, — по целым дням не бывает дома. То он в волостном правлении, то в имении, то в Риге, на суде. Если кого-нибудь судят, его зовут в свидетели. Вы не можете себе представить, как все это неприятно. Люди думают невесть что. А ведь ничего не поделаешь. Он дал присягу и должен говорить правду.
— Только правду. Это наш гражданский долг.
— Да… Но никто не хочет понимать. Мне одной дома так страшно.
— Кого же вы боитесь? У вас ведь нет ни малейшей причины… Мне кажется, вы могли бы попросить князя, чтобы он прислал несколько матросов для охраны.
— Мы думали о том, и князь согласился бы. Но какой в конце концов толк в такой охране? Не будешь же все время дома сидеть? А выйдешь — все равно могут напасть.
Подниек раздраженно ерзает на стуле. Слышит все, что говорят у него за спиной.
— Зачем же думать о худшем? — уклончиво продолжает Ян. — Я уверен, что самое страшное уже позади. Постепенно, надо полагать, все уляжется.
Зетыня наклонилась совсем близко.
— Думают, что Мартынь еще здесь… Вы не слыхали — они тут давеча говорили. Мужики такие злые. Кажется, разорвали бы его зубами. Оно и понятно, лесные братья безобразничают, а волости приходится отвечать.
Ян беспокойно поеживается.
— Я ничего не знаю. С рождества его не видел. Считал, что он давно уже скрылся.
— Нет, нет, милые. Никуда он не удрал. Слоняется тут по лесам. Не понимаю, чего только лесники с ружьями зря шатаются. Встретишь такого — пристрели, как собаку… Раз уж он не человек, пусть его лучше и на свете не будет.
Все опять заговорили хором.
Ян и Зетыня прислушиваются.
— В Криях их гнездо! — кричит Мартинсон. — Не понимаю, чего это логово щадят… Робежниеков спалили, Зиле и Гайленов тоже. Только логово лесных братьев не трогают. Спалить, я говорю, а самих в Сибирь. Иначе и волости покоя не будет.
— Усадьба у черта на рогах, будто ее нарочно для разбойников строили. Никто не знает, что там творится.
— Если власти не хотят, — рассуждает Тэпер, — пойти самим да подпустить красного петуха. Зачем нам из-за кого-то страдать.
Дверь раскрыта настежь. В конце коридора видны Вилнис с Индриком. Разговор доносится до них, но, пожалуй, они не догадываются, о чем речь.
— Теперь никто не может быть спокоен за свою жизнь, — говорит Граузис. — Нагрянет из лесу банда, и скажи спасибо, если сможешь откупиться несколькими сотнями. А нет у тебя их или просто нет при себе — бац! У социалистов оружия хватает. И жизнь человека для них, как для меня вот этот окурок.
— Что им человек… Они так и говорят: чем меньше хозяев, тем лучше. Они всегда об этом трубили.
— Только ли хозяев! — кричит Микель. — А батракам они друзья? Разве мы не слыхали, как они в Риге друг друга убивают? А за что пасторского Яна выпороли?
— Ну, положим, он заслужил. Уж очень задаваться стал и язык распустил. Никому проходу не давал.
— Да, ему полезно…
Слышится сдержанный смех.
— Чего ж еще не начинают? — спрашивает кто-то. — Так здесь до вечера можно проболтаться без толку. А ведь будний день…
Но тут как раз приоткрывается дверь квартиры писаря, и Вильде входит в канцелярию. Ни на кого не глядя, садится за стол и морщится: уж очень накурили. Все разом прячут свои трубки за спины, а спустя минуту снова достают их и продолжают дымить.
Помощник писаря совсем зарылся в бумаги.
— Я полагаю, господин старшина, что пора нам начинать, — холодно произносит Вильде.
Подниек откашливается.
— Пожалуй, начнем. — Еще раз откашливается и поворачивается к собравшимся. Но те не сразу успокаиваются и умолкают. Ян с Зетыней продолжают шептаться за спиной и мешают. — Прошу господина Вильде прочитать приказ князя Туманова.
Вильде стоит с бумагой в руках и ждет, пока совсем стихнет, так чтоб слышен был малейший шорох.
Потом приступает, — говорит торжественней, чем пастор на кафедре.
— «Ввиду того, что двадцать третьего февраля сего года в два часа дня в пределах волости совершено дерзкое вооруженное нападение на матросский патруль, вследствие чего был освобожден один арестованный грабитель, налагаю на волость штраф в размере двух тысяч рублей и, кроме того, за убитую лошадь двести пятьдесят рублей, итого две тысячи двести пятьдесят рублей. Указанная сумма в трехдневный срок должна быть взыскана со всех жителей волости мужского пола в возрасте от восемнадцати до шестидесяти лет, поровну. Одновременно предупреждаю, что в случае повторения
