О них она думала всегда вместе и обычно недолго, а вскользь, как бы уточняя, что кроме остальных детей есть у нее еще и эти два первенца. Она так и считала их про себя: два первенца. Один — от Степана, другой — от Василия.
Со Степаном она прожила всего год. Она не сама его выбрала, а нашли ее родители и рассудили так: привыкнешь. Не успела привыкнуть, он умер неожиданно весной, простудившись. И в памяти так и остался, как в тумане: что-то видится, а разглядеть нельзя.
За Василия вышла замуж по любви и жила с ним четверть века, как один день, длинный и счастливый.
За Марию да Ивана мать была спокойна. Жизнь у них шла ровная, и она не чувствовала, что с ними ей когда-нибудь будет тяжело. Даже когда у Марии погиб на шахте муж и дочь переехала с двумя детьми к ней в дом, мать знала: помощь ее дочери не потребуется, Мария сама все перенесет. Так и вышло. Мария, принимая утешения матери, ни разу не падала пластом на кровать, не билась в рыдании, не висела на руках. Утрату свою переживала молча, терпеливо. Продолжала работать на том же участке, на котором была вместе с мужем. Там тоже удивлялись, как просто и мужественно Мария переносит свое горе.
Нет, первенцы ее не беспокоили, за них она была уверена, как за самое себя. Поди, сейчас они не спят, а если и спят, то слишком чутко и настороженно, так, что и сном такие часы навряд ли назовешь.
«Хоть бы завтра вечером вернулись живы и здоровы», — уже в который раз подумала она, и теперь знала, что не успокоится, пока ее сыновья — Саша и Леонид — не переступят порог дома.
6
Весь день прошел в ожидании. Скрипнет лестница, послышится голос в коридоре, все кажется, что они идут, До того слух привык к постороннему звуку, что слышала, как шебуршит за печкой мышь, осторожно, настойчиво.
Время шло как будто медленно, но стоило взглянуть на часы, как тут же мать с тревогой замечала, что прошел уже час, и сразу же видела, что день за окном, который только что разгорелся ярко и быстро, как лучина, уже угасает, идет на убыль, и дальние постройки сливаются в один сплошной ряд.
Все делала она как будто нехотя, через силу, но и не сидела на месте, находила себе работу. Тамара же скисла с утра, то и дело подбегала к окну, которое выходило на дорогу, хотя было ясно, что ждать их надо к вечеру, не раньше.
После обеда пришла Мария, следом за ней появился Иван. Оба только что вернулись с работы, даже домой не зашли, еще утром предупредив, что будут у Леонида.
Разговор был только об одном. Скорее всего даже не разговор, а размышления вслух.
— А может, на утро не достали билетов?
— А может, в магазине вышла заминка?
— А может, в Москве на аэродроме сидят, посадку ждут, а ее задерживают ввиду нелетной погоды?
Иван конечно же опять не мог обойтись без шутки:
— На радостях, поди, в ресторан закатили, коньяком балуются.
— Типун тебе на язык! — махнула рукой Мария.
Иван обнял Тамару за плечи.
— Ты не пужайся. Это я так, ради шутки.
— Пора бы уж... — вздохнула мать.
— А может, погода нелетная. Всякое бывает.
— Не, самолеты видала, — сказала Тамара. — Прежде внимания не обращала, а тут и по звуку определяла. Летали тут разные.
Кажется, все перебрали, что помешало бы, и выходило так: должны заявиться с минуты на минуту. И как только это уяснили друг для друга, так и примолкли, вздрагивали при каждом постороннем звуке, в окно высматривали: не идут ли?
— А вон и Петро, — сообщила Мария, прочно занявшая для наблюдения правую сторону окна, выходившего на дорогу.
Подскочила Тамара, на минуту отвлекшись на то, чтоб уголь подбросить в печь. Ей хотелось первой заметить мужа и Сашу, и она не упускала из виду ни одного человека, который появлялся со стороны шоссе, а Петро как раз оттуда вышел.
— Один или с Августой? — спросила мать из кухни.
— Кажись, один.
— Ну?! — воскликнул Иван.
После той ссоры Петро приходил только с Августой, чтоб всем было понятно: пришел не ради себя, а только потому, что жена упросила. Если б не жена, он, конечно, не пришел бы, не такой он, Петро Стариков, чтоб обиду забыть, свое все равно возьмет, не рано, так поздно.
Петро вошел, поздоровался и, хотя было видно, что нет еще Леонида и Саши, спросил:
— Не вернулись?
— Нет еще. Ждем.
— Н-да... — протянул Петро и потоптался у порога.
— Раздевайся, проходи, — пригласила Тамара и снова отошла от окна, чтоб показаться гостю, и в этот самый момент Мария вскричала:
— Наши идут! Идут!
Все заспешили к окну; последним, скинув ботинки, в одних шерстяных носках, прошел Петро.
Навстречу Леониду и Саше выскочили откуда-то со двора Васька да Сережка: видать, тоже поджидали, не ушли, как обычно, на обвалы, а играли вблизи двора. Приподнял детей Леонид, покружился с ними, а Саша что-то сунул им в руки, — видать, гостинцы московские, — и ребята метнулись обратно к дому.
— Вот и слава богу, — облегченно завздыхала мать и заспешила обратно в кухню, сдвинула проворно с шестка на плиту чугунок с горячей водой — пусть закипает скорее.
Ребята с лёту торкнули двери и, не закрывая их, закричали пронзительно:
— Папка и дядя Саша прилетели! — и, торопясь, дергая за рукава, освобождались от зимних, припорошенных снегом пальто.
— А вот и мы, — сказал, улыбаясь, Леонид и подтолкнул вперед Сашу, который тоже улыбался.
По их счастливым лицам догадались, что все обошлось хорошо. Леонид охотно и весело, будто выпил уже, подшучивая над собой, говорил:
— Если бы не Саша, пропал бы я. Плутал бы по Москве до следующего утра. Народу — жуть, один на одном. И все бегут. И в магазине — мать честна, — как в универмаге. Саше говорю: все, пропали, конец, не пробьемся. А он хоть бы что, нырком-нырком, — и к окошечку. И вот... — Леонид достал из грудного кармана пиджака паспорт, вытянул оттуда две тонких бумажки, пустил по кругу. — Заместо денег выдали. Чудно даже.
И каждый, понимая, как ценны эти бумажки, брал их в руки осторожно, внимательно прочитывал и так же осторожно, боясь выронить, передавал другому, соглашаясь с Леонидом:
— Верно, чудно.
Когда бумаги вернулись к хозяину, он бережно положил их в паспорт. Тамара ждала этого момента, тотчас же протянула руку:
— Давай сюда, сама положу.
— Ишь, не доверяет, — усмехнулся Леонид и передразнил жену. — «Сама положу». Вот как!..
Проводив ее ласковым взглядом, откинулся на спинку дивана, протянул:
— У меня за сегодня аж голова распухла, ничё не соображаю.
— Зато мы сообразим, — засмеялся Иван и вынес из кухни припрятанную бутылку белой.
И как раз вовремя — подоспели пельмени. Охваченные душистым паром, несла их мать в глубоких тарелках на стол. Она все время была на кухне и не слышала разговора, об одном думала — скорее бы накормить голодных да уставших с дороги сыновей. И успокоилась лишь, когда они вместе со всеми уселись
