они – испано-итальянское «пе́ра» (pera), румынские «па́ра» (para), «пе́ро», французское «пуа́р» (на письме – poire) – могли произойти не от «пи́рум» и не от «пи́рус», а только от римского слова «пи́ра»: в этом убеждает нас закон звуковых соответствий. А такого слова мы ни у Вергилия, ни у Лукреция Кара, ни в других источниках не встречаем. Что же, оно – было или не было?
«Не было!» – в один голос как бы утверждают все памятники римской литературы. «Должно было быть, а значит, – было! – сказали языковеды, работавшие сравнительным методом над романскими языками. – Было, если только наш метод правильный!»
После того как возникло это сомнение, протекло немного лет. И вот археологи извлекли из земли каменную плиту, по какой-то причине надписанную не на «благородной» латыни классиков, а на «вульгарном», то есть народном, языке плебеев. В этой надписи упоминалась груша, плод грушевого дерева; ее имя было передано как «пи́ра» (pira).
Разве это не удивительно? Когда-то в науке произошло великое событие: планета Нептун была открыта не астрономом через подзорную трубу, а математиком, при помощи сложных вычислений. Математик Леверье указал астрономам, где им надо искать доныне неизвестную планету, и едва они направили свои телескопы в тот пункт неба, который он наметил, им в глаза засияла пойманная на кончик ученого пера, никогда перед тем не виданная планета…
Это была небывалая, незабываемая победа разума, Но в своем роде история со словом «пи́ра» стои́т, если хотите, истории Нептуна Леверье.
Узнав обо всем этом, иной читатель окончательно решит: прекрасно! Все в языкознании уже сделано, и теперь ученым остается одно: по точно выработанным законам «восстанавливать» все дальше и дальше в глубь веков древние слова и сами языки.
Но в действительности дело обстоит далеко не так просто.
Середина XIX столетия. Только что, почти вчера, люди поняли, что языки мира делятся на замкнутые группы-семьи, что внутри каждой семьи между ними существует тесная связь по происхождению. Сходство между двумя или несколькими языками объясняется именно этим родством; объясняется им и, с другой стороны, свидетельствует о нем. Это сходство приходится искать между словами, между частями слов, между самими их звуками.
Обнаружилось то, чего до тех пор не подозревали: русский язык оказался похожим кое в чем на языки Индии, на таинственный и «священный» санскрит. Значит, между ними есть родство. В родственной связи друг с другом оказались и другие европейские языки – русский и латинский, литовский и германские. Наше слово «дом» не случайно созвучно древнеримскому «до́мус», тоже означающему «дом». Русское «овца» не по капризу случая совпадает с латинским «о́вис», с литовским «а́вис» и даже с испанским, «ове́ха», – это слова-родичи: все они означают «овцу». Словом, то, что раньше представлялось разделенным и почти неподвижным, те языки мира, которые, казалось, росли по лицу вселенной, как травы на лугу, рядом, но независимо друг от друга, – всё это стало теперь походить на ветви огромного дерева, связанные где-то между собою.
Заметней всего, разумеется, был как бы ряд небольших деревцев или кустиков: пышный славянский куст-семья, широкая крона языков романских, узловатый дубок германской группы… Потом за этим начало нащупываться что-то еще более нежданное: видимо, и всё то, что первоначально представлялось «отдельными деревьями», на деле лишь ветви скрытого в глубине веков ствола, имя которому «индоевропейский общий праязык». Может быть, лишь его отпрысками-сучками являются и наши европейские языки и оказавшиеся с ними в родстве языки древнего и нового Востока, от зендского до таджикского, от армянского на западе до бенгальского на востоке. Может статься, именно на нем говорили некогда предки всех этих разновидных и разноликих народов. Мы его не знаем. Его давным-давно нет в мире. Он бесследно угас. Бесследно? Нет, не бесследно! Им оставлены в мире многочисленные потомки, и по тем древним чертам, которые они в себе хранят, по тому, что между ними всеми есть общего, мы можем так же точно восстановить речь самых далеких праотцов, как восстановили лингвисты латинское слово «пи́ра» по словам «пера, пара, пуар», живущим в современных нам романских языках. Не так ли?
Осознав эту возможность, ученые всего мира были даже как бы несколько подавлены ею. Ведь если бы такая работа удалась для индоевропейского языка-основы – «праязыка», как в те времена говорили, так почему же останавливаться на этом? Можно проделать то же с семьями языков семитических и хамитских, тюркских и угро-финских. Тогда вместо нынешней пестроты и неразберихи перед нами возникло бы пять, шесть, десять ныне неведомых первобытных языков, на которых когда-то, тысячи и тысячи лет назад, говорили люди всего мира. Узнать их, научиться понимать их значило бы в большей степени вскрыть и воссоздать жизнь и культуру того времени.
Если римский простолюдин знал слово «пи́ра», нельзя сомневаться, что и самый плод «груша» был известен ему. Римляне, несомненно, ели эти самые «пи́ры»; язык свидетельствует о том.
Точно так же, если в праиндоевропейском языке мы найдем названия для злаков, таких, как рожь, овес, ячмень, мы получим в свои руки первые сведения о тогдашнем земледелии. Если будет доказано, что тогда звучали глаголы вроде «пахать», «ткать», «прясть», существовали названия животных – «лошади», «коровы», «козы», «овцы», – мы узна́ем по ним о хозяйстве древности, а по другим словам – о политическом устройстве того времени… кто знает, о чем еще? Шутка сказать: изучить язык эпохи, от которой не осталось в мире ровно ничего!
Все это потрясло языковедов всего мира. Лучшие умы «для начала» ринулись на работу по «восстановлению» индоевропейского праязыка, а там, возможно, и еще более удивительного чуда – всеобщего прапраязыка всех народов земли, первого, который узнали люди…
К чему же привела эта титаническая работа?
Как вам понравится такая басенка, точнее, такой нравоучительный рассказик в девять строк?
Стриженая овца увидела лошадей, везущих тяжело груженный воз,
И сказала: «Сердце сжимается, когда я вижу
Людей, погоняющих лошадь!»
Но лошади ответили:
«Сердце сжимается, когда видишь, что люди
Сделали теплую одежду из шерсти овец,
А овцы ходят остриженными!
Овцам приходится труднее, чем лошадям».
Услышав это, овца отправилась в поле…
Ну, какова басня? «Она ничем не примечательна!» – скажете вы. И ошибетесь. Басню эту написал в 1868 году знаменитый лингвист Август Шлейхер; написал на индоевропейском праязыке, на языке, которого никогда не слышал никто, от которого до нас не дошло ни единого звука, на языке, которого, очень может быть, вообще никогда не было. Потому что никто не может сказать: таким ли он был, каким его «восстановил» Шлейхер и его единомышленники.
Так вот. Допуская некоторое преувеличение, я бы, пожалуй, мог заявить, что только что прочитанная вами басня и есть единственный вещественный результат труда нескольких поколений языковедов, посвятивших свои силы восстановлению праязыка. Нельзя, конечно, утверждать, будто их работа оказалась совершенно бесцельной и бесплодной. Вернее будет признать, что она принесла огромную пользу науке. Она привела ко множеству замечательных открытий в самых различных и очень важных областях языкознания. Но основная задача, которую ученые XIX века ставили перед собой, – само воссоздание древнего языка-основы – оказалась решительно невыполнимой. И сегодня мы имеем перед собой лишь груду весьма сомнительных предположений, более или менее остроумных гипотез и догадок, а никак не восстановленный на пустом месте подлинный язык.
Многим придет в голову вопрос: но почему же так случилось?
Вряд ли я мог бы познакомить вас сейчас с самыми важными и глубокими причинами неудачи: для этого мы с вами слишком еще недалеко ушли в языковедных науках. Но кое о чем я попробую вам рассказать.
Восстанавливая слова или грамматику языка-основы для любой современной языковой семьи, допустим
