колхоза были неисчислимы и неучтённы.
Правда, тамошнего молока никто на рынке не видел.
Нельзя сказать, что власти не имели совсем уж никакого контроля над этим населённым пунктом – ездили комиссии, работали участковые. Но комиссии уезжали в блаженном состоянии, участковые же сперва слали совершенно бредовые рапорты, а потом и вовсе замолкали, боясь потревожить своё нечаянное счастье.
Ну как можно было всерьёз принять донесение о том, что водитель японского молоковоза-холодильника никогда не покидает родимых окрестностей, а, налившись молочком по самые люки, заезжает в одну и ту же берёзовую рощицу, где сливает ценный продукт прямо в траву? Тем более что эксперты не нашли в помянутой рощице никаких следов молока.
– А ещё там никогда не было церкви! – подытожил разрозненные воспоминания заговорщиков владыка Плазмодий. – Потому она всегда считалась деревней, а не селом. В том и корень.
– Не только церкви – там и медпункта сроду не было. А деньги там на дереве растут, оттого и обращаются в листья, – сказал Валетик.
– Это точно, – поддержал губернатор Солдатиков. – Ещё когда я простым инструктором сельхозотдела работал, то замечал: когда из Шалаболихи с актива возвращаешься, схватишься по привычке за карманы – а они битком набиты. Не валютой, конечно, тогда мы даже живого доллара не видели… Но никаких штучек с листьями не позволяли.
– Проверяли купюры – чисто, – кивнул генерал.
– Насчёт листьев, – сказал референт Ценципер. – Их в сельхозакадемии профессор Пуляев атрибутировал. Обыкновенный канадский клён, можно сказать, брендовый. Только крупный очень. Этот клён у нас не растёт даже в дендрарии – холодно ему.
– А там – растёт, растёт! Там всё растёт! – горячо зачастил Валетик. – Там на Ивана Купалу балерины в воздухе пляшут с чертями! Зелёная Бабушка младенцев своих загорать под луной выносит! Сяка, сяка, чичибу! Едет милая в гробу! Едет, едет милая – морда крокодилая…
– Ну, недолго ремиссия играла! – огорчился епископ. – Я-то надеялся… Ты лучше помолчи, чадо неразумное…
Но Валетик ради прощания с разумом ещё немного попророчествовал – заявил, что к Концу Времён на всей Земле останется только два народа: русские и нерусские, после чего понёс привычную безлепицу.
– Один среди нас человек, и тот дурак, – грустно сказал иерей. – Ладно. Не втуне провели мы брэйнсторминг сей. Кое-что мне в голову пришло. Только один человек может нам помочь, но…
– Да какое «но»! – закричал Лошкомоев. – Мы его золотом осыплем!
– В деньгах он не нуждается, – вздохнул владыка. – Это Серёжа Турков. Только вы ведь, аспиды, брата его Антона по-настоящему сдали Никону со всеми потрохами. А я смолчал.
ГЛАВА 31
Путешествие было мучительным.
Фланелевый преследователь и сопровождавшая его стражница аэропортовской нравственности под дулом пистолета надели наручники на кума Понсиано и Веру Игнатьевну и загнали их в просторный салон розового лимузина. Там были и роскошное ложе страсти, и лампы эротоподсветки, и порновизор, и сексонатор, и зеркало на потолке, и холодильник с возбуждающими яствами, и кондиционер, и прочее необходимое для свадебного путешествия – всё, о чём могла бы мечтать влюблённая парочка.
Но, как было сказано в другом месте, мечта сбылась, а счастья нету. В путах не покайфуешь. На редких привалах пленников выпускали по одному: размять ноги и всё такое. Рты у них были заклеены скотчем.
Но и это не самое плохое.
Сеньор Давила в конце концов смог бы совладать со знакомыми оковами и освободить себя и подругу. Но в этом случае проклятый чертёнок мгновенно оглушил бы свободолюбцев и надолго поверг в беспамятство. А русская учительница и каталонский жандарм хотели знать, где они находятся в данный момент, поскольку были люди опытные.
Чертёнок – а как его иначе назвать? Только рожек и хвоста не хватало.
Милицейский мундир и документы Анжелы Ляпиной открывали похитителям все дороги. Столичная ментовка сопровождает знатного иностранца и его русскую избранницу в свадебном путешествии – для любого дорожного инспектора этого было вполне достаточно. В тонкостях и расцветках однополой любви разбирались немногие. В салон никто подробно не заглядывал, да и прикрыты узники были одеялом до самых глаз. Глаза сверкали от негодования, но гаишники охотно принимали их блеск за признак подлинного чувства, а документы были в порядке. Дорожные стражи козыряли и давали похабные советы. Правда, водила попался какой-то чудной, но что уж тут поделаешь – басурманин! Трезвый, и ладно.
«Кадиллак» летел так быстро, как ему по функции вроде бы и не полагалось – словно этот чёртик ему помогал, думалось злосчастной парочке. Иногда это существо полностью растворялось в полумраке, и тогда за притенёнными окнами пейзаж менялся с особенной скоростью.
И при этом лесбовоз ни разу не заправлялся!
Всё шло гладко вплоть до встречи с вечным сержантом Сысоевым.
На девятьсот девяносто девять умных евреев приходится один глупый, на девятьсот девяносто девять дорожных мздоимцев – один честный.
Саня Сысоев и был таким ходячим промилле. Его напарник-водитель Дима Подопринога страшно из-за этого горевал. Работать с Сысоевым считалось у них в отделе строгим взысканием.
Анжела Ляпина напрасно кричала, что она капитан и почти майор – сержант Сысоев был неумолим. Фланелевый кавалер капитана тихо рычал и скрежетал.
