дочь по имени Теребила, подверженная падучей, стоячей, вертячей, лежачей, кусачей, кипучей, могучей, никем не победимой и множеству иных болезней, хотя подлинной ее хворобой являлась обычная нимфомания.
Теребила давно созрела для замужества, но Самовзводу все было как-то недосуг, да и гордость мешала, поскольку был он не простой болярин, а порубежный, что по агеноридским меркам соответствовало маркграфу. Возможных женихов он то и дело отвергал – за худородство, за бедность, за незначительность недугов. С простым гайморитом или остеохондрозом к нему лучше было и не подступаться.
Но однажды среди многочисленных гостей затесался молодой хворянин Забалуй. Сомнительное хворянство его подтверждалось лишь жалкой недорогой справкой о хроническом педикулезе, хотя в качестве собутыльника и он годился.
Перезрелая Теребила подстерегла доброго молодца на сеновале. Мощью она удалась в батюшку, поэтому без труда сломила сопротивление размягченного хересом хворянина и до утра продержала его в плену, после чего коварный Забалуй сбежал по-стрижански, то есть не прощаясь. Только следы его чернелись на первом, быстро растаявшем снегу.
Юбки у болярынь и болярышень пышные, поэтому никто ни о чем так никогда и не догадался.
…Самым богатым в селе был, ясное дело, староста по имени Сиволап. Староста он был хороший, надежный, воровал в меру, соблюдал какие ни на есть правила. И от других требовал того же.
Обнаружив ранним утром на своем крыльце слабо вякающего младенца в коробушке, Сиволап возмутился:
– Да сколько можно?! Уже и так троих суразят чужих кормлю, так еще подбросили! Добро бы в голодный год, а то ведь рожи у народа трескаются, а все прибедняются! Ну, уж я эту мамашу выведу на свежую воду!
И, подняв подручных, пошел по избам искать виновницу, благо день был праздничный. Сиволапиха его вздохнула и принялась тем временем привычно обихаживать подкидыша.
Сиволап в поисках своих сильно не мудрил. Ежели у молодки либо девицы имеется в грудях молоко, а дитенка в наличии не наблюдается, то, значит, она и есть преступница.
Нравы в Светлых Рубежах простые, староста считается оком болярским, ему не возразишь. Сиволап ходил от избы к избе и, не чинясь, проверял всех подозреваемых, кроме столетних старух.
Светлые Рубежи – село большое. Слух о том, что староста бродит по домам и занимается огульным доением, побежал далеко впереди проверяющих. Люди стали собираться на площади посреди села, обсуждать случившееся.
И как раз в это же самое время в Светлые Рубежи въехали трое всадников – воин в иноземных латах, горбун на низеньком коньке и знатная, судя по одежде, красавица.
– Что тут у вас происходит, люди добрые? – спросил горбун.
– Да вот, изволишь видеть, староста молоко материнское ищет! – отвечали люди.
– Да на что ему молоко? Во младенчество впадает?
– Может, и так… Никого не пропускает, окаянный! Житья от него нет!
(Как бы хорошо ни жили люди, а постороннему человеку им всегда есть на что пожаловаться!)
Горбун глубоко задумался.
– А-а! – вскричал он внезапно. – Понял! Плохи ваши дела, ребята, конец приходит!
– Это почему же? – ужаснулись сельчане.
– А вот почему: великий князь новый налог вводит! Будете теперь материнское молоко в столицу бочками отправлять!
– На что же оно в столице-то?
– А вот на что: у великого князя в Столенграде народился младенец-полиглот, он уже придворных кормилиц подчистую присосал и орет не по-хорошему, еще требует! Всех подходящих баб согнали на княжий двор, а ему все мало. Вот и вышел указ, чтобы, значит, по всем селам и хуторам кормящих искать и гнать в столицу по этапу…
Поселяне заголосили.
Воин насупил и без того сросшиеся брови и тихо молвил:
– Ты чего несешь, Ироня? Кто же такому поверит?
– Помалкивай! Для тебя стараюсь! Это в ученом городе Плезире не поверят, а тут сойдет! – так же вполголоса отвечал горбатый.
– Таких младенцев не бывает! – возразил наконец кто-то из толпы.
– Еще как бывает! – упорствовал горбун. – Мало того, после кормления-то бабы помирают, поскольку младенец не простой…
– А какой же?
– А такой: это и не младенец вовсе, а Мироед маленький вновь на земле воплотился – молочка напьется, титьками закусит! Потом окрепнет, пойдет по белу свету всепоглощающим походом…
Мироедом люди давно уже только пугали малых детей – все знали, что сказочный Жихарь еще в старину так его в третий раз отделал, что неповадно будет снова вылезать, а тут – на тебе!
– Злосчастные мы! Пропали наши головы!
– Это верно! – орал горбатый. – Пропали, коли поддадитесь! Весь род людской пресечется! Вставай, честной народ! Над всей Посконией безоблачное небо!
