Крамнэгел мгновенно принял командование на себя: засунул китайцу в рот тряпку для мытья посуды, скрутил его и, прижав к полу, как бешеную собаку, держал до окончания приступа. И только тут обнаружил, что, пока демонстрировал свои познания, почерпнутые на курсах по оказанию первой помощи, остальные съели его обед.
— Надеюсь, вы очень горды собой! — завопил он. Все, как один, кивнули, давая понять, что так оно и есть.
— Они не говорят по-английски, — объяснил капитан.
— Слушайте, а что доставили на борт те чернявые ребята в лодке? — спросил Крамнэгел.
— Я помогаю всем, а не только беглым каторжникам, — последовал любезный ответ.
— Опиум, да? Или героин?
— Можете вернуть свои деньги за проезд и даже еще заработать, если пронесете часть этого добра.
— Через что пронесу?
— Через американскую таможню.
Крамнэгел глубоко вздохнул. Все восстало в нем, все его моральные принципы возмутились, душа бурлила, как кипящий котел. Он даже почувствовал, как горят щеки от благородного негодования.
— Сколько? — Он услышал, как задрожал его голос на слове, глубоко противном душе.
— Потом поговорим.
На второй день путешествия Али Бен Ибрагим пырнул ножом Сервеса, матроса с Мальдивских островов. Мотивы ссоры остались неясными, поскольку языка друг друга оба не знали, но матросы восточного происхождения были убеждены, что Али Бен Ибрагим в своей жертве заподозрил еврея. Али Бен Ибрагима пришлось заковать в кандалы, Крамнэгел оказался единственным человеком на борту, который был способен с этим справиться.
— Я уже начинаю спрашивать себя, что бы мы делали без вас, — рассмеялся капитан во время второго несъедобного ужина.
— Как вы, черт возьми, можете есть это дерьмо?
— Уж не умеете ли вы стряпать, а?
— Лучше во всяком случае, чем ваш кок.
— Может, возьметесь за камбуз? Тогда этого припадочного китаёзу можно будет вышвырнуть за борт.
— Вы что, серьезно?
— Да. Их ведь почти восемьсот миллионов, его никто и не хватится.
Крамнэгел хмыкнул.
— Не нравятся мне ваши шутки.
— Это еще почему? Вы что, никогда не убивали?
— Убивал, конечно. Слушайте, я убил двоих, а может, и больше, но хвастаться тут нечем. Это, позвольте вам сообщить, дело нехитрое. Куда более нехитрое, чем оставить им жизнь.
— Мне нравится ваш подход к делу, — сказал капитан. — Вы, оказывается, вовсе не такая скотина, как кажетесь.
— Чем вы занимаетесь? — неожиданно спросил Крамнэгел. — Такой человек, как вы, мог бы заработать кучу денег в районе борделей любого городишка средней руки. Зачем наживать себе язву, служа капитаном на вонючей консервной банке?
Капитан задумчиво улыбнулся.
— Здесь я хозяин. А в городе? Компромиссы, компромиссы, проценты, взятки, грязь, грязь. И вечно все надо помнить. Кто сколько получает. Да кому это все нужно? А потом — итальянцы. Сицилийцы. Куда ни плюнь. Все только для своих. Это же просто безнравственно — своя лавочка для дядей, тетей, кузенов, братьев. В море все по-другому. — Он усмехнулся торжествующе и высокомерно. — Пусть только какой- нибудь сицилиец сунет сюда свою грязную рожу. Здесь монополия для греков. Сюда я могу пустить дядей и тетей и пустил бы, если бы им доверял. К сожалению, они тоже греки.
— Мэр нашего города, он тоже грек.
— Да? Молодец парень, молодец. А чем вы занимаетесь? Чем зарабатываете себе на жизнь? Просто удивительно, что вас с такой силищей не взяли в полицию.
Крамнэгел почувствовал, что его так и распирает от сознания своей силы и власти, но тут же обретенное вновь умение быть двуличным взяло верх.
— Да я и мертвый бы к этим свиньям не пошел, — прочувствованно произнес он.
— Вот это мне по душе. — Капитан прищурил глаза, как бы оценивая и взвешивая личность собеседника. — А знаете, мы бы с вами могли войти в весьма долгосрочные отношения.
— Какие же?
— Я перевожу наркотики. А вы будете проносить их через таможню и распространять.
— Доход пополам?
Капитан от души расхохотался.
— Что у вас на уме? — спросил Крамнэгел.
— В конце концов, это ведь мое дело, — ответил капитан. — И я принимаю вас в него.
— Принимаете за сколько?
— Беру вас на десять процентов с выручки.
— Десять процентов выручки за девяносто процентов риска? Идите вы…
Третий день в море прошел без происшествий, если не считать того, что глухонемой матрос с Тринидада по имени Икабод Бейнс пырнул ножом старшего помощника, уроженца Брунея, и капитан предложил Крамнэгелу пятнадцать процентов вместо десяти.
— Не пойдет.
На четвертый день кончились кандалы, да и стена, к которой людей приковывали, прогнила настолько, что рухнула, и всех нарушителей дисциплины пришлось освободить.
— Почему бы вам не набрать англоязычную команду, которой хоть управлять можно?
— спросил Крамнэгел, сделав минутный перерыв — он распиливал кандалы, в которые был закован Икабод Бейнс.
— Вы меня что, за дурака держите? Единственный экипаж, который устраивает меня в моем деле, — это люди, не способные общаться между собой. Ясно? Самый лучший матрос — глухонемой, но природа не так уж на них щедра. Я-то знаю, что делаю, поверьте, а моим хозяевам абсолютно безразлично, что и как я делаю, лишь бы я доставлял положенное.
— И что же вам положено доставлять?
— По-разному бывает. В основном смешанные грузы, все, что не берут другие. Перевожу дряхлых коней из Галвестона на корриды в Испанию. Взрывчатку. Всякую всячину.
— Беглых каторжников, крыс и наркотики, — добавил Крамнэгел, отходя.
— Это вы сами сказали, — с довольным видом расхохотался капитан.
К концу второй недели Крамнэгел выглядел так, будто провел в море большую часть своей жизни. Кожа побронзовела, вследствие чего глаза стали казаться более светлыми. Постоянная же работа на свежем воздухе придала его поведению живость — правда, скорее звериную, нежели одухотворенную. Его власть над кораблем была неоспоримой, но в силу характера и склада ума он властвовал над кораблем отнюдь не от собственного имени, а всего лишь представляя своего, достойного всяческого осуждения, хозяина, который сидел на мостике, накачиваясь смесью из сладкого вермута, узо и рецины и распевая под неуверенный аккомпанемент надтреснутой мандолины меланхолические песни, которые греки позаимствовали у турок, хотя никогда в этом не сознаются.
И вот, в один прекрасный день сернистая дымка, обернутая в кокон видимой невооруженным глазом грязи, возвестила о близости цивилизации, а очень скоро вслед за тем показались и нефтяные качалки — ненасытные костлявые куры, беспрерывно клюющие землю. Глубоко, всей грудью вдохнув грязный воздух, Крамнэгел просто расплылся от чувства радости и благодарности. Всего лишь семьсот миль на автобусе, и он — дома. В то же время ему стало окончательно ясно, в чем его долг.
Новый, внешний Крамнэгел сумел адаптироваться ко стольким невероятным внешним факторам и