обстоятельствам, что внутренний, настоящий Крамнэгел даже задумывался временами, не подтачивает ли все это вынужденное лицедейство его истинный характер. Спокойствия ради он мирно жил в одной комнате со старым извращенцем и играл роль закоренелого преступника в обществе капитана — этой современной пародии на Улисса. Желая приветить престарелого английского уголовника и потрафить ему, он пристальным, внимательным взглядом обозрел темные от запекшейся крови горизонты американской преступности и поведал незадачливому грабителю банков обо всем увиденном. Он заставил молодых полицейских в патрульной машине ломать себе голову над тем, что им делать с пьяным матросом. Он бродил по шоссе английского севера в остроносых туфлях чикагского гангстера и вошел в литературную историю автобиографическими очерками, которых сам не только не писал, но и не читал, но за которые получил деньги, — и если это не триумф, то что же еще?
И все же настоящий Крамнэгел ничуть не изменился. Во всяком случае, так он думал, когда открыл бумажник и посмотрел на удостоверение начальника полиции, покоившееся в своем целлофановом домике, — теплое, трепещущее и живое. У него в руках все еще была власть, которой он мог козырнуть, была возможность грозить арестом всем за пределами того круга людей, которые знали, что этот паршивец Карбайд… Но он тут же придушил эту мысль в зародыше и решил, что документ, который он держит в руках, и есть реальность. Все же остальные — не более чем дурной сон, о котором можно будет забыть, как только станут известны настоящие факты. Факты! В воображении он видел себя сидящим на багажнике открытого белого автомобиля; он широко ухмыляется, а вокруг него, как конфетти, кружат обрывки телетайпных лент. Из окна высовывается заплаканная Эди, а Карбайда с позором изгоняют из города. Крамнэгел принял решение.
Когда «Агнес Ставромихалис», хромая, вползла в гавань Галвестона, Крамнэгел поднялся по трапу на мостик, откуда мутноглазый капитан отдавал команды машинному отделению, и полунельсоном прижал его к полу.
— Какого черта? — хрипло прорычал грек. — Нашел подходящее время!
Ни один из находящихся на мостике двух моряков и не подумал прийти на помощь капитану, поскольку оба уже успели на себе испытать «веселый нрав» Крамнэгела и без кандалов, и в кандалах.
— Верни мне мои семьсот пятьдесят долларов.
— Шутить изволите?
— Я и не думаю шутить, — Крамнэгел усилил захват.
— По-твоему, это честно? Мы же договорились.
— Полагаю, что я более чем отработал свой проезд, капитан. Да и потом, если уж я пронесу тот чемодан через таможню…
— Да отпусти же ты меня, сукин сын! Сейчас ведь на борт прибудет лоцман.
— И мы попросим его выступить арбитром в нашем споре, да?
— Ладно, ладно, согласен! — закричал капитан, заметив, что корабль уже сносит приливом.
— Ну раз мы договорились, то с тебя тысяча долларов, идет?
— Ты, сукин…
— … сын, — договорил тихо Крамнэгел. — Иди за деньгами. Прямо сейчас. А не то пополам разорву.
— Позволь мне сначала команду отдать.
— Не пойдет, — нажал посильнее Крамнэгел.
— Право руля! — завопил капитан.
Но никто не шелохнулся. Он повторил команду по-китайски.
— Ну ладно, проиграл так проиграл. Пошли, — сказал он. Курчавые волосы его взмокли и растрепались по лбу.
Крамнэгел последовал за капитаном в каюту.
Грек молча отсчитал ему тысячу долларов.
— В нашем деле для тебя места нет, — сказал он тихо, но злобно. — Нет, потому что ты человек бесчестный. Наш бизнес построен на доверии. А я тебе не доверяю.
— Мягко говоря, я тебе тоже, — сказал Крамнэгел.
— Мы заключили с тобой сделку. А ты меня обманул. Ты обманщик, любезный. Обманщик.
Крамнэгел невольно покраснел. Его больно задело именно то, что капитан выразился так просто и ясно, без каких-либо эпитетов.
— Неправда, — неуверенно ответил он. И добавил: — Ну ладно, если ты так переживаешь, я верну тебе две с половиной сотни.
— Я не приму их.
— Это еще почему? — рявкнул Крамнэгел, ища, как обычно, опору в силе.
— Надо решить раз и навсегда, хочешь ты быть честным или бесчестным, — сказал капитан. В словах его прозвучала убежденность порочного, но умного человека. — А приняв решение и определившись, надо уже играть по правилам. Конечно, можно немного и сжульничать, когда отвернется судья — так в каждой игре заведено: лови удачу, но перебегать из одной команды в другую не позволяется. И никто этого не потерпит.
— Ну ладно, я был не прав. Бери свои две с половиной.
— Нет. И убирайся отсюда.
— А как же насчет чемоданчика?
— Ты думаешь, я теперь доверю тебе добра на полмиллиона? Тогда ты не сумасшедший даже, а просто дурак.
— Ну что ж, ты, значит, высказался, а я, значит, принял решение! — выкрикнул Крамнэгел.
— Прочь с дороги, иначе мы потеряем корабль.
— Нет!
Капитан ударил Крамнэгела в солнечное сплетение, а затем, когда огромный детина, задохнувшись, согнулся пополам, вышиб из него дух апперкотом. Падая на пол, Крамнэгел сломал подвернувшийся стул. Когда Крамнэгел пришел в себя, то увидел, что сидит в каюте и ощупывает пальцем разбитый рот. А капитан вернулся на мостик, принял на борт лоцмана и мастерски пришвартовал «Агнес Ставромихалис» к пирсу.
Готовясь сойти на берег, Крамнэгел испытывал чувство горькой обиды на капитана, испортившего ему возвращение домой, но эта обида на самом деле лишь прикрывала еще более глубокую рану. Крамнэгел пришел в ужас, обнаружив такую силу в человеке, настолько в себе уверенном, что он даже не испытывал необходимости эту силу демонстрировать. О боже, да если бы их отношения не дошли до такой точки, он, Крамнэгел, так и не узнал бы никогда, как аккуратно и точно умеет бить этот человек. Хорошо обладать умением причинить боль своему более сильному врагу, да еще с таким коварством, но насколько же лучше уметь скрывать это умение, уметь хранить такую тайну, хотя как же, наверное, напрягаются мускулы и сжимаются кулаки даже во время самого невинного спора.
Стремясь найти выход из унизительного положения, в котором он очутился, Крамнэгел испытывал все большее и большее возмущение этим ленивым головорезом, который сумел так ловко использовать его в своих целях.
Крамнэгел вспомнил, как по-рабски трудился, словно дрессированная горилла, которую хозяин заставляет выполнять всякую черную работу, чтобы самому не пачкать рук. Но кто вышибал дух из припадочного кока-китайца во время предыдущих рейсов? Кто держал в повиновении и в узде дикарей- матросов? Не иначе как сам капитан. Так, значит, они боялись не тяжелых кулаков Крамнэгела, а еще более страшной, более утонченной опасности, все время маячившей на мостике? Так он, значит, всего лишь был хозяйским надсмотрщиком, на которого хозяин свалил всю грязную и опасную работу? И все задарма, да еще несправедливо выжав из него семьсот пятьдесят долларов! Кровь его вскипела от благородного негодования, а смущение быстро загладилось с помощью тех приемов, которые обычно используют, дабы перевести испытываемое унижение в благородный гнев. В словах капитана Крамнэгел усмотрел лишь одну мысль, с которой не мог не согласиться полностью: если человек выбрал себе команду, он должен остаться в ней, а не перебегать на другую сторону. На свете, слава богу, существует такая вещь, как верность, и чертов грек скоро, к своему огорчению, в этом убедится. Крамнэгел с облегчением пересчитал тысячу долларов. Может, грек и сохранил свое достоинство, но какой ценой? Ценой двухсот пятидесяти долларов.
