оттеняла огромная свалка, разрывавшая монотонную гладь круто спускавшихся к воде берегов, как разрывают монотонную гладь травы цветы, а в тех редких случаях, когда солнце ухитрялось пробиться сквозь тусклый туман промышленных отходов, пивные банки и серебряные обертки вспыхивали в его лучах подобно фальшивым драгоценностям в поддельной короне. Помимо своей поэтичности, это место обладало еще и тем преимуществом, что дорога здесь превращалась в тупик, упиравшийся в сетчатое ограждение спортплощадки, позволяя не без удобств предаваться любовным утехам прямо в поставленных на стоянку машинах. В семь часов вечера Крамнэгел стоял у площадки и ждал, как в былые времена, с той только разницей, что он не держал за спиной цветов и отлично знал, что сказать. В десять минут восьмого он начал кипеть и греметь металлической сеткой, ограждавшей спортплощадку: в четверть же восьмого его охватило настроение более философское, и он начал воображать тысячи причин, по которым Эди могла задержаться. Около двадцати минут восьмого его ослепили фары автомобиля, который, казалось, осторожно подкрадывался к нему. Он неожиданно почувствовал себя очень уязвимым: полицейская выучка вечно побуждала опасаться ловушки. Он осторожно пошел вперед. Машина остановилась, он подошел. Повинуясь нажатию кнопки, стекло опустилось, Крамнэгел наклонился и заглянул в окно.
— Привет, — сказала Эди.
— Привет, — сказал Крамнэгел.
— Вылезай.
— Может, лучше ты ко мне залезешь?
Он почувствовал раздражение, но не мог не согласиться с тем, что так будет удобнее, и попытался открыть дверцу.
— Сейчас отопру, — сказала Эди после того, как он подергал за ручку.
Теперь он легко открыл дверцу и уселся на сиденье.
— Что, новая машина? — спросил он.
— Это его. Ала…
— «Кадиллак эльдорадо». Похоже, полицейские стали лучше жить. — Он принюхался. — Какими это духами пользуется Ал? И разве ему не нужна его машина?
— Ну ладно, ладно, это моя машина. Мне тут внезапно привалило.
— Привалило? Мои гонорары к тебе привалили, да? — взорвался Крамнэгел.
— И вовсе не твои гонорары. У меня тетя умерла.
— Что-то не помню, чтобы у тебя была тетя.
— Ну, может, и твои гонорары, не знаю. — Теперь настала ее очередь взорваться: — А на кой тебе черт твои гонорары? Ты их в жизни не получал.
— Ну так я написал историю моей жизни! — завопил он. — И мне за нее заплатили! А у тебя потом не хватило ни любви, ни верности, ничего! У тебя их не больше, чем у плюшевой собаки! Ты ведь думала, что я там останусь на всю жизнь, да? Убедила себя, что я никогда оттуда не выйду, да? И поддалась на хитрые речи этого Карбайда, этого подонка паршивого!
— Не говори мне о нем, — прошипела Эди.
Крамнэгел искренне опешил, сохраняя, однако, боевую готовность. Что она еще такое удумала?
— О Барт, я так несчастна, — только и выговорила Эди, а потом разразилась рыданиями.
— Я ведь очень хорошо к тебе относился, Эди. Я простил бы тебе все на свете, ей-богу, и твои измены тоже, но почему именно Ал Карбайд? Господи, почему именно Ал Карбайд?
— Я не знаю, почему именно Ал Карбайд! — истерично завопила она. — Он бьет меня! Он садист! И вечно шляется по ночам! О боже, как, должно быть, доставалось Эвелин! А стоит лишь его спросить, где он был, — бац! Левой в скулу, или правой в глаз, или ремнем для правки бритвы по заду.
Крамнэгел вдруг заметил, что она очень хитро обходит главную цель их встречи. Но он слишком хорошо знал Эди, чтобы позволить ей увильнуть.
— Где деньги? — тихо спросил он.
Эди впилась в него сверкающим взглядом. В ресницах уже гнездились слезы, подобно каплям дождя, застрявшим в листве после весеннего ливня.
— Ты ведь так и не перестал быть моим, ты ведь знаешь это, знаешь, правда?
— И разделяю эту честь с Четом Козловским и добрым десятком других… Где же мои деньги?
— У меня их нет.
Крамнэгел смерил ее ледяным взглядом.
— Ты вправду считаешь, что Ал лупит по-настоящему?
— Ты не посмеешь. Я ведь тебя знаю.
— Я тоже думал, что знал тебя, Эди. Тот я, которого знаешь ты, как раз и думал, что знал тебя. Но теперь ни ты меня, ни я тебя, наверно, не знаем. Мне нужны мои деньги, Эди. А ты мне не нужна, поверь. Карбайду, я думаю, повезло, но мне, пожалуй, повезло чуток больше. Вот так. Выкладывай. А потом я оставлю тебя в покое, пока не подсчитаю все, что ты действительно мне должна.
— У меня нет денег.
Крамнэгел смотрел на нее, переводя взгляд с одного ее глаза на другой в поисках ненасильственного решения проблемы. Драться с женщинами он терпеть не мог, разве только в целях самозащиты, столкновение же с капитаном Макарезосом сделало его нерешительным вдвойне. Эди тоже вперила в него взгляд, а потом обезоруживающе улыбнулась.
— Да, пожалуй, ты права, — нехотя пробормотал он. — Нет у меня настроения тебя бить.
— Вот-вот, я Алу так и сказала, — благодарно ответила Эди. — Если, не прибегая к силе, человек не может получить то, чего хочет, значит, он этого и не стоит.
— Как же мы все-таки договоримся? — спросил Крамнэгел.
— Поцелуй меня.
— Обойдешься.
— Ты ведь хочешь получить свои деньги, разве нет?
— Будем считать, что мне некогда.
— Ну, в память о былых временах?
Наступила пауза. Эди вполголоса, подражая манере самых хриплых исполнителей блюзов, начала напевать: «Забыть ли старую любовь… та-та… та-та… та-та…» Он поцеловал ее в ухо — в основном для того, чтобы она перестала петь.
— Вот видите, дорогой сэр, что делает с человеком доброта? — ехидно сказала она и достала из сумочки чек.
Крамнэгел взглянул на сумму, и у него отвисла челюсть.
— Это еще что такое, черт возьми? — проревел он. — Две тысячи долларов?
— Правда, Барт, не могу же я отдать тебе все сразу, — взмолилась она. — Этот мерзавец проверяет чековую книжку каждую неделю, ей-богу, и мне вообще лучше не жить на белом свете, если он узнает.
— Но это ведь мои деньги, Эди!
— Я знаю, что они твои, Барт. И ты знаешь, что они твои. Но ты попробуй скажи ему!
— И скажу. Прямо сейчас поеду к нему и скажу.
— Барт, Барт, пожалуйста, прошу тебя. Дай мне время. Если удастся все это выдать за какие-нибудь мои причуды, он меня пару раз отлупит, но я полностью рассчитаюсь с тобой, только дай мне немного времени.
— Ты хочешь сказать, что нам придется встречаться здесь каждый вечер до следующего года и ты будешь выдавать мне по паре долларов в день на прожитье? Мне нужен капитал, Эди! Капитал! Мне, может, захочется его во что-нибудь вложить. Я, может, собственное дело заведу!
— Две тысячи долларов — это тебе не пара долларов, — горячо ответила она и взглянула на часы. — О боже, мне пора. Но я тебе вот что скажу. Приходи сюда завтра в семь, я, может, больше привезу. Пять, а то и десять. Ты уж позволь мне самой решить сколько.
— Нет, Эди, этот твой метод не пройдет, потому как я рассержусь. По-настоящему рассержусь.
— Ты мне всегда очень нравишься сердитый, — небрежно сказала она, включая мотор. — А теперь я поеду, не то он прицепится с вопросами.
— Через день-другой ему самому придется отвечать на них, Эди, — заявил Крамнэгел, открывая дверцу.
