– Ребята, контровой свет проверьте, у нас тень какая-то вылезла. Быстро!
– Тридцать секунд. На кране готовы?!
– Беляев, а ты чего, не улетел разве?!
Дима Степанов на кране, сдвинув одно ухо монументальных наушников, смотрел на него сверху. Ники отмахнулся.
– Через полчаса.
– Ну, я тебе желаю!..
– Спасибо.
– Да не переживай ты за нее, все нормально будет!
– Я не переживаю, – сквозь зубы пробормотал Ники.
– Десять секунд, тишина в студии!
Упала тишина – совершенно мертвая. В мониторе без звука пошла заставка. Алина сурово и отстраненно взглянула в него и медленно перекрестилась. Гримерша замерла за штативом столбиком, как суслик, даже свою кисточку за ухо не сунула. Оператор шевельнулся за камерой.
Ники знал, что в аппаратной тоже секунда тишины, как перед смертью.
Момент истины, и так каждый день.
Работа такая.
Осветилась студия, пошел кран с Димой Степановым. Алина подняла голову от бумаг и улыбнулась уверенной улыбкой, предназначенной для нескольких миллионов людей на этой планете.
– Добрый вечер. В эфире программа «Новости» и Алина Храброва. Мы познакомим вас с событиями этого понедельника.
Ники стоял и смотрел – просто так. Он все это видел тысячу раз и все равно смотрел.
Они попрощались утром, и он не хотел, чтобы сейчас она его заметила. Он приехал, сильно рискуя опоздать на свой самолет, но не приехать не мог – вот как все получилось.
Три месяца назад он понятия не имел, что такое может быть с ним.
На мониторе она была сказочно хороша, даже лучше, чем на самом деле, и у него правда что-то болело внутри, когда он долго на нее смотрел.
Сейчас он не смог бы ее снимать, ни за что.
Хорошо, что он сегодня уезжает.
Ужасно, что он уезжает.
Он видел ее губы – как они шевелятся, отчетливо и правильно выговаривая слова, ее ухоженные руки, сложенные на бумагах, горло, двигавшееся в вороте строгой блузки… Потом стал выбираться из студии.
Сейчас она ему не принадлежала, и вдруг очень остро он почувствовал, что никогда не будет принадлежать так, как ему бы хотелось, то есть до конца. У нее всегда будет ее работа – самое главное в жизни, и у него всегда будет его работа, и придется идти как по минному полю: дела постоянно и безнадежно станут уводить их друг от друга, и единственное, что им остается, – только возвращаться и все начинать сначала.
Он пробирался за световыми приборами, так чтобы она его не заметила – хотя она ничего вокруг не видела, занятая только своей работой.
Утром они попрощались. Она вдруг заплакала крупными глупыми девчоночьими слезами, и он перепугался:
– Ты что? Алин? Ты что?!
Он даже предположить не мог, что она плачет
Она закрылась руками, но он все бестолково и растерянно хлопотал возле нее, как перепуганная курица, и она в конце концов натянула на голову одеяло и оттуда зарыдала уже вовсю.
Он опять ничего не понял.
Он решил, что у нее неприятности на работе, или она устала, или… может, он только что больно ей сделал?!
От последней мысли ему стало как-то совсем хреново.
– Алина, поговори со мной.
Всхлипывания из-под одеяла, и больше ничего.
Ники чувствовал себя дураком, может быть, еще и потому, что сидел совершенно голый, но натянуть джинсы ему почему-то не приходило в голову.
– Да что ты ревешь?!
– Я не реву.
– Ревешь.
– Не реву.
Ники подергал одеяло, но она свой край не отпустила, только зарылась еще глубже.
