Сумки тяжело плюхнулись на бетон.
После чего дверь закрылась, самолет заревел и поехал.
Бахрушин присел и расстегнул «молнию».
Деньги. Полная сумка денег.
Черт побери.
Что за самолет? Что за человек?! Чьи это деньги?!
С ними нужно было еще добраться до гостиницы и – самое главное! – дожить до утра, до приезда Гийома, который был главным связующим звеном между Бахрушиным и непонятно кем.
Кем?! Кем?..
Он добрался до гостиницы и дожил до утра, хоть и просидел всю ночь в кресле с глупым пистолетом на коленях и в глупом бронежилете на плечах!
Разве помогли бы ему пистолет с жилетом!
Гийом забрал кассету, которую накануне доставили с дипломатической почтой, и обе сумки, и когда за ним закрылась дверь, Бахрушин понял, что решительно не знает, что будет дальше.
А что, если Гийом решит отправиться, к примеру, в кругосветное путешествие? Или на Луну? Или на остров Маврикий? Денег у него было достаточно, чтобы прожить на них жизнь как раз на Мартинике, а кассету он мог просто подарить Акбару. С наилучшими пожеланиями.
Не было никаких гарантий, и Бахрушин отлично понимал, что их быть и не может – какие еще гарантии!
Честное слово этого бородатого бандита?! Но он честного слова не давал и по-английски все время говорил как-то так, что его вполне можно было понять по-одному, истолковать по-другому и сделать из сказанного совершенно иной вывод!
Обшарпанная дверь, которая захлопнулась за Гийомом, вдруг показалась выходом в другое измерение! Когда она открылась во второй раз, за ней была Ольга, и Бахрушин ничего не понял.
То есть совсем ничего. То есть решительно ничего.
Он как сидел на кровати, так и остался сидеть, только руки от лица отнял.
– Привет, – сказала его жена. Голос был хриплый, чужой.
Простыла, что ли?..
Бахрушин растерянно поднялся.
– Привет, – повторила она настойчиво. Свитер болтался на ней, как пустой. – Меня Гийом привез. Я думала, что меня расстреливать повезли. А меня к тебе. Привет.
Бахрушин в один шаг подошел, обнял, прижал к себе. От нее пахло сыростью и плесенью, как будто она и впрямь выбралась из могилы.
Ее сильно трясло, и он стискивал ее изо всех сил.
– Больше никуда и никогда, – сказала она очень сурово, как будто на митинге выступала. – Никогда, никуда! И я так люблю тебя, Алеша!
Он все молчал.
– Слышишь?
Он кивнул:
– Конечно.
Она сидела и улыбалась стеклянной улыбкой прямо в камеру.
Ники знал, что сейчас она ничего и никого не видит и слышит только свой наушник, в котором шум аппаратной, последние указания, обморочные голоса – каждый раз как перед прыжком в пропасть.
Каждый раз останавливается сердце, и по-другому быть не может.
По монитору прошла волна, и разноцветные полосы на экране переключились на часы. Секундная стрелка дрогнула и двинулась, и еще раз, и еще, с каждым ударом сердца.
Время пошло.
Обратный отсчет.
Она прижала наушник и улыбнулась сверкающему столу – видимо, режиссер сказал ей что-то ободряющее.
Подбежала гримерша с пудреницей, салфеткой и кисточкой, заложенной за ухо. Выхватила кисточку и обмахнула совершенное, молодое лицо. У Ники почему-то так сжалось сердце, когда он увидел, как кисточка прошлась по гладкой коже, что он даже взялся за какую-то железку, торчавшую из операторского крана.
– Даша, из кадра!
– Уже все, мне только поправить!
– Некогда поправлять! Минута до эфира!
Беготня и паника, нарастающая с каждой секундой.
