Вечером, после эфира, на летучке ей придется серьезно ругаться со Здановичем и остальными редакторами. Почему-то они думают, что «Новости» могут позволить себе быть скучными! Чушь какая!
– Ники Беляев вернулся. Сегодня его смена, он снимает. А он лучший оператор. Говорят, есть еще какой-то мужик в «Видеоинтернэшнл», тоже неплохой, но наш Беляев лучше всех!
– Посмотрим.
– Да я точно знаю, Алин. Кончились твои мучения.
– И не было особенно никаких мучений.
Держа в опущенной руке белый электрический чайник, Даша остановилась перед дверью.
– Как это – не было! Каждый эфир мучения! Как они свет на тебя ставят, ужас один!
Сверкнула табличка с надписью «Артистическая», и дверь закрылась, сразу отделив Алину от шума коридора. В эфирной зоне всегда было оживленно, даже вечером. Почему-то все комнаты, где они готовились к эфиру, назывались «артистическими», хотя никаких артистов там отродясь не водилось.
А может, артисты понимались телевизионным начальством в широком, так сказать, глобальном смысле этого слова.
Мир – театр. Люди – актеры. Старик Шекспир, кажется, придумал.
Надо бы с Бахрушиным поговорить, почему каждая программа – такая скукотища, но ему сейчас не до нее и не до программы.
Ольга Шелестова пропала, и это моментально стало известно всем. Она пропала, а Беляев, который находился там с ней и который сегодня должен снимать Алину, вернулся целым и невредимым.
Неясно было, что там произошло и что будет дальше, так как никаких тел пока не нашли – ни бахрушинской жены, ни троих других, пропавших с ней.
Ужасно было так думать об Ольге – тело, – и Алина знала, что это ужасно, и все-таки думала.
Несколько дней все шушукались по углам и курилкам, передавали друг другу какие-то немыслимые слухи, а девчонки-ассистентки даже бегали на третий этаж, где был кабинет начальника, чтобы посмотреть, как «он переживает». Алина, узнав об этом, их разогнала и велела администратору получше смотреть за персоналом. В результате все оскорбились – и девчонки, и администратор, – но бегать перестали.
Бахрушин решительно и бесповоротно ни с кем и ничего не обсуждал.
Несколько дней все маялись неизвестностью и сочувствием, Зданович сунулся было с вопросами, но Бахрушин его выгнал. В компании булькали и пузырились какие-то слухи, всплывали на поверхность разнообразные версии, одна страшней другой.
Вчера… Вчера «МИД России сделал официальное заявление».
Оно пришло по ленте, и в редакции о нем узнали раньше всех.
Заявление как бы окончательно определило положение. Ольга и трое других журналистов стали называться «пропавшими без вести», и все, что нужно, и все, что бывает всегда в подобного рода бумагах, в этой тоже присутствовало – решительный протест, силы реакции, информационная война, мировой терроризм, и призыв сплотиться, и обещание сделать «все возможное».
Бедный Алеша Бахрушин.
Что ему до «официального заявления» и призыва сплотиться!..
– Давай я к нему съезжу, – предложила Алине мама, когда услышала обо всем по телевизору. – Ну, как он там один! Ну, хоть… уберусь у него!
И вытерла глаза. Мама всегда сочувствовала попавшим в беду изо всех сил.
Алина Храброва была убеждена, что самое правильное в этой ситуации – это сделать вид, что ничего не происходит.
Он не примет сочувствия и вряд ли будет рад, если кто-то поедет к нему убираться, как за покойником! Он не станет ничего и ни с кем обсуждать – по крайней мере, с подчиненными, – а если те полезут с соболезнованиями, в лучшем случае разгонит их.
Костя Зданович совершенно растерялся, и программы в последние дни выходили плохие, просто из рук вон.
Алина была убеждена, что даже этот великий Беляев с собачьим именем Ники, мастер красивых картинок, ничего не изменит.
В середине сегодняшнего дня, после нескольких дней молчания, в редакцию позвонил Бахрушин и равнодушным голосом сказал, что назначает на вечер летучку.
Ни голос, ни обещанное собрание, ни даже то, что позвонил он сам, а не секретарша, ничего хорошего не сулили.
Алина перевернула следующую страницу. Ей казалось, что от страницы к странице программа становится все скучнее.
Вернулась Даша с чашкой. Из чашки поднимался пар, и в мутно-желтой жидкости плавал пакетик.
– Только ромашковый, Алин. Зеленого нету.
Алина отхлебнула ромашкового, сразу напомнившего детство, простуду, распухшие железки и строгий голос врачихи – «полоскать, полоскать ромашкой!».
Она подержала за щекой и с отвращением проглотила.
В «артистическую» заглянул режиссер. За спиной у него маячила редакторша Рая, бледная и нервная.
