– Дина Львовна, – сказал он, когда Больц устроилась с наибольшим комфортом и выложила перед собой на стол крохотный мобильный телефон и тоненькую пачку сигарет «Вог», – расскажите мне, пожалуйста, что за инструкции были в вашей записке к Дмитрию Лазаренко.
Наверное, она готовилась к разговору, потому что совершенные губы сжались только на секунду. Она готова, но ей неприятно, вот что означали эти сжавшиеся губы.
– Да никакие это не инструкции, Игорь Владимирович, – сказала она легко, – это была просто записка. Димочка давно меня не видел и весь вечер от меня не отходил, и надоел мне ужасно, и я ему написала, чтобы он уезжал, потом поговорим. Вот и все.
«Умница, – мысленно похвалил ее капитан Никоненко. – Ты решила, что я записку нашел и почерки сличил или сделал еще что-то в этом роде, как делают в таких случаях в кино, и отрицать существование записки тебе кажется глупым. Правильно тебе кажется, дорогая».
– А зачем вы писали? Словами нельзя было сказать?
– Он не отходил от меня ни на шаг. Я от него устала ужасно. Вот и написала. Просто так, чтобы до него дошло.
– Дина Львовна, – сказал Никоненко лениво, – вот тут у меня все подробненько записано. Это у меня привычка такая, я все записываю. Я перед вашим приходом листал свои записи, и вот что обнаружилось: с Дмитрием Лазаренко вы говорили один раз. В присутствии Владимира Сидорина. Один раз за весь вечер. Если хотите, устроим допрос с пристрастием, вызовем доктора Сидорина, спросим у него. Он все помнит, уверяю вас. Он и на вечер пришел только затем, чтобы на вас посмотреть. Если этого мало, спросим у остальных участников шоу. Хотите?
Она готовилась, конечно. Вопрос о записке ее не испугал. Но превращение Никоненко из табуреточно- тупого милиционера, которого так легко и приятно было обвести вокруг пальца, в хладнокровного и стремительного охотника ее напугало.
– Разве, – пробормотала она, – только один раз? А мне показалось, что весь вечер. Наверное, он сильно меня достал. У вас в кабинете можно курить?
– Конечно.
Прикуривая, она быстро соображала, как бы ему доходчиво объяснить, чтобы он понял, что с ней шутки плохи и лучше всего ему от нее отвязаться.
– Игорь Владимирович, – придумав, начала она, – я говорю вам совершенно точно, что мои дела не имеют к вашим никакого отношения.
– Это вам только так кажется, – перебил он, не дав ей закончить, – не надо меня учить, что имеет ко мне отношение, а что не имеет, Дина Львовна. Скажите, что было в записке, которую вы написали господину Лазаренко заранее и которую он читал? Это тоже все видели. – Насчет всех он приврал. – Ведь вы ее написали?
– Я написала Димочке одну записку и бросила ее в Тамарин ящик. Больше я никаких записок не писала, – сказала она холодно. Длинная трубочка пепла на ее тоненькой папироске вздрогнула и упала ей на юбку. Она нетерпеливо стряхнула ее рукой, остался след.
– Дина Львовна, записок было две. И вы, и я это знаем. У меня нет второй записки, но сейчас приедет ваш Димочка и моментально подтвердит, что записок было две. Вы же его знаете. Прикрывать вас он не станет.
– Не было никакой второй записки, – сказала она. – И вообще, если это допрос, предъявите мне санкцию прокурора, или что там полагается предъявлять в таких случаях, я вызову адвоката и позвоню Сереже Калинину.
Ох-хо-хо, подумал капитан Никоненко.
Сергей Калинин был знаменитый в Москве банкир и промышленник, герой телевизионных репортажей и газетных статей.
Итак, на заднем плане появился еще Сергей Калинин. Сережа то есть.
Ее нужно было успокоить, и Никоненко это сделал.
– Зачем звонить Калинину? – испуганно спросил участковый «Анискин». – Не надо, не надо, Дина Львовна! Мы уж лучше с вами сами разберемся, между собой.
Безупречная Дина почувствовала почву под ногами, потушила сигарету и села прямее.
– Дина Львовна, – продолжил «Анискин» задушевно, – давайте мы с вами договоримся так. Мне нет никакого дела до ваших высоких отношений с Лазаренко. Если они никак не связаны со стрельбой и убийством, я отпущу вас в ту же минуту, как только вы мне все объясните. Если не объясните, пойдем официальным путем. Я поставлю в известность прокуратуру, вы – своего адвоката и Сережу Калинина, и будем мы бодаться до посинения. Опрашивать свидетелей, сличать почерки, время действия, будем предъявлять вас соседям художника Шеффера и так далее. Хотите?
– О чем вы говорите? – спросила она с ужасом. – Шеффер?
– Дина Львовна, я знаю, что вы были с ним в самых дружеских отношениях. Он даже ваш портрет писал. Очень похожий, кстати! Он умер, и из сейфа в его мастерской пропали драгоценности. Лазаренко был его учеником. На школьном вечере ваш Димочка читал какую-то вашу записку, а другую записку вы бросили в ящик. Ну как? Пока я все правильно излагаю?
Она овладела собой. Она была умна и очень быстро поняла, что выбор, который предлагал капитан, может быть ей полезен.
Как же она в нем ошиблась, черт бы его побрал! Непростительно ошиблась!..
– Хорошо, – сказала она официальным тоном, – Арнольд Шеффер был моим любовником. Мерзкий, отвратительный, грязный и гениальный. Его картины стоят очень дорого. Он дарил их мне. Вы же понимаете, что просто так спать с ним я ни за что не стала бы. Кое-какие я продавала, это очень хороший доход. А Димочка… – она еще больше выпрямила спину и вновь закурила, морщась от отвращения, – Димочка все время тянул одеяло на себя. Он был, видите ли, любимый ученик! Арни в конце концов свихнулся от собственного величия, а Димочка только и делал, что говорил ему, какой он гениальный, великий, чудо двадцатого века. Арни это нравилось, и он терпел около себя это ничтожество, эту шлюху в
