Совершенно голая Алина Латынина стояла посреди его кухни, в окружении убогой мебели и грязной посуды, и допивала холодный кофе из большой кружки. Перед тем как их постиг приступ коллективного безумия, они как раз пили кофе. Желтый свет казарменной лампочки под потолком заливал ее смуглую кожу и темные блестящие волосы. Из предметов туалета на ней были только очки.
Никогда раньше очки не вызывали у него никаких сексуальных эмоций. Хотелось бы знать, почему?
– Босиком у нас ходить нельзя, – сказал Игорь Никоненко неприятным голосом. – У нас полов с подогревом не имеется.
Она допила кофе, поставила кружку на стол и облизала губы.
– Ну что? – Она смотрела на него так, как будто сидела за столом в своем офисе, а не стояла голая у него на кухне. – Ты еще долго будешь кривляться?
– Что значит кривляться? – спросил он испуганно.
– Ты прекрасно знаешь – что. Из-за чего, собственно, ты впал в такую панику? Из-за того, что я не выразила восторгов?
– Каких еще восторгов?
– Никаких.
– Я не цирковая обезьяна, – сказал он холодно, – никаких восторгов мне не надо, обойдусь. Я просто… курю.
– А я просто спрашиваю, – заявила она.
Некоторое время они постояли молча. Он понятия не имел, как теперь выходить из положения. Взять подушку и уйти на диван? Сделать вид, что ничего не было? Произнести короткую прочувствованную речь о том, что все было прекрасно – хотя это ложь, – а теперь пора спать, утро вечера мудренее?
Его ужасно смущал ее вид, так, что приходилось все время отводить глаза, выискивая, во чтобы такое их уставить, более или менее безопасное.
Вот вам и герой-любовник. Стрекозел. Стрекозлище.
Чем дольше затягивалась пауза, тем отчетливее он понимал, что все дальнейшее, что будет с ними, зависит сейчас от того, что именно и как он скажет, и это пугало его до смерти. Вернуть бы все назад, в тот самый момент, когда он привез ее к себе, они поужинали и стали пить кофе, и он думать ни о чем не мог, только о том, что она сидит напротив и в доме больше никого нет.
Вот сейчас, вот-вот, через секунду придется что-то говорить, и изменить после этого ничего будет нельзя. Он даже зажмурился на мгновение.
Легкие пальцы потрогали его щеку и забрались в волосы на затылке.
– Отважных милицейских капитанов мучают комплексы, – спросила она негромко, – как самых простых смертных?
– Иди ты на фиг, – пробормотал он и потерся затылком о ее ладонь.
Она взяла его за уши.
– У нас глубокие душевные переживания на почве секса? – И она помотала его головой вверх-вниз, как бы соглашаясь. – У нас депрессия? – Он опять послушно помотал головой у нее в руках, чувствуя себя идиотом, но не предпринимая ничего, чтобы освободиться. – Мы тоскуем? – Он все кивал. – Мы жалеем, что связались с этой заразой?
Он захохотал и перехватил ее руки.
– Мы не жалеем! – сказал он и сдернул с нее очки. – Я еще никогда не видел голых женщин… в очках.
– И что?
– Ничего. Ты меня смущаешь.
– Хороша бы я была, если бы тебя не смущала. Со мной сложно, господин капитан.
– Последняя женщина, с которой мне было сложно, была моя жена, – признался он, – это происходило сто лет назад.
– Ты был женат, – протянула она удивленно, – да еще сто лет назад?
– Был. С тех пор все было просто и приятно. До сегодняшнего вечера.
– Может, со мной и не просто, но уж точно приятно, – сказала она смешным назидательным тоном.
– Это еще требует проверок и доказательств, – ответил он. Его нервозность странным образом испарилась. – Это еще не факт.
– Факт, факт, – возразила она и потянула его за руку, – пойдем под одеяло, пол у тебя и вправду ледяной.
С этой секунды все изменилось. Он перестал чувствовать себя обязанным демонстрировать верх мастерства и исполнительского искусства. Он перестал думать, что она – благородная графиня, невесть как попавшая в рыбацкую избушку. Он позабыл о том, что ему не нужны никакие сложности, а Алина Латынина как раз и была «сложностью».
Все стало легко. Как всегда.
Только в самой темной глубине мозга вдруг шевельнулось что-то похожее на страх.
Все ты врешь, капитан. Ничего не стало легко.
Параллели не пересекаются. Помнится, только Лобачевский не был согласен с этим постулатом и
