должен иметь вид лихой и придурковатый, дабы разумением своим не смущать начальство».
Никоненко вместо лихого и придурковатого принял вид всезнайский и умный, за что и получил по шее.
Все правильно.
Так говорил опыт, и к нему стоило прислушаться. Но все, что было в Игоре Никоненко мальчишеского, азартного, школьного, оскорбленно сопротивлялось, задирало гордую башку, помахивало гривой – он прав, и в этом все дело!
Он прав, а эти столичные профессионалы не правы и знают об этом! Нельзя бегать в одиночку, видите ли! Да он в одиночку набегал больше, чем весь отдел, мать его!.. Вот и злится полковник, вот и крутится, как уж на сковородке, вот и возит его мордой по столу!
Капитан изо всех сил хлопнул по подоконнику, так что загудели ладони, и пошел в кабинет.
Дина согласилась на встречу легко и быстро, а подающий надежды художник Лазаренко долго мямлил, стараясь отвертеться, но капитан ему такой возможности не дал. Никоненко назначил ему встречу на полчаса позже, чем Дине, съел в столовой невкусный обед и сел подумать.
Если сейчас он сыграет правильно, к вечеру вся история с записками, художниками и «кошками на радиаторе» станет ясной и понятной. Плохо, что он пока до конца не знает, имеет это отношение к стрельбе или нет.
Если нет, не видать ему следующих погон как своих ушей, а капитан Никоненко, несмотря на почти родственные отношения с участковым уполномоченным Анискиным, который вполне довольствовался ролью деревенского детектива, был честолюбив. Очень редко – вот как сейчас – он мог себе в этом признаться. Недаром Алина Латынина так его… задевала. Она была совсем из другого класса, в котором нет места милицейским капитанам, а он хотел, чтобы у него оно было, это место.
Он не мог тратить время на такие мысли и все-таки тратил.
Нет никакой видимой связи между подругами Сурковой и Латыниной и многочисленными сурковскими одноклассниками. Тем не менее в Суркову стреляли именно на школьном дворе.
Даже если видимой связи нет, это не означает, что ее не существует вовсе.
«У вас нет такого же, но без крыльев? – вспомнилось ему. – Нет? Будем искать!»
Раздумывая, он снял трубку и набрал номер.
– Маша, это капитан Никоненко. Как вы себя чувствуете?
– Спасибо, – ответила она довольно бодро, – уже лучше. Митя сказал, что вы вчера собирались зайти. У вас ко мне какие-то вопросы?
Митя, надо понимать, это министр Потапов Дмитрий Юрьевич. Митя ей сказал, что должен зайти капитан!.. Ей-богу, это не уголовное дело, а роман из жизни высшего общества. Автор – все тот же Голсуорси.
– Да, есть вопросы, – согласился Никоненко. – Вспомните, вы точно никогда не знакомили свою подругу ни с кем из одноклассников?
– Нет, – ответила она удивленно, – никогда не знакомила. Игорь Владимирович, да я с ними сама почти не общалась! Раз в несколько лет. Я и в школу приходила только для того, чтобы… чтобы…
– Знаю-знаю, – сказал капитан после недолгого молчания, – чтобы повидать Дмитрия Лазаренко.
– Да. И даже когда училась, я ни с кем не дружила. У меня кличка была «моль облезлая». Я такая и была. Тамарка меня жалела и из жалости со мной общалась. А потом Алина появилась, и мне стало на все наплевать.
– Кстати, как она появилась?
– Очень обыкновенно. На лыжных соревнованиях. В Нескучном саду катались сразу несколько школ. Я упала и сломала лыжу. Все мимо проехали, а она остановилась, и мы с ней кое-как до финиша доковыляли. Я ногу растянула, а за ней Аркадий Петрович на машине приехал. Они меня забрали домой, и Людмила Николаевна меня компрессами лечила. Вот и все. А потом они меня взяли… к себе. У меня плохие отношения были с мамой, и они меня жалели.
– Добрые какие, – не удержавшись, едко сказал Никоненко.
– Добрые, да, – вскинулась Маруся, – они замечательные люди, каких мало. Я, например, больше таких не знаю.
– Вы все-таки подумайте, – попросил Никоненко, – вспомните, может, вы вместе куда-то ходили и кого- то встречали.
Маруся обещала подумать и вспомнить, но как-то неуверенно, так что капитан сразу понял, что ее воспоминания – дело гиблое.
Кто-то что-то говорил ему об этом, но он никак не мог вытащить из памяти, кто именно, что и когда. Просто тогда он не придал этому значения, а следовало бы придать.
Он приедет вечером домой, выпишет на бумажку всех, с кем разговаривал и виделся, и станет вспоминать по очереди. И вспомнит. Он профессионал, хоть в этом и сомневался полковник Печорин.
Дина появилась в его кабинете, как будто выкристаллизовалась из весеннего воздуха, свежего ветра и родниковой воды. Не помогая ей, он смотрел, как она снимает длинное невесомое светлое пальто, как улыбается, как садится, как осторожно ставит на вытертый паркет безупречные ноги в безупречных туфлях, и странная мысль пришла ему в голову. Алина Латынина и Дина Больц были «одной крови», одного класса и даже казались похожими друг на друга, но Дина не вызывала у капитана никаких эмоций, кроме профессионального охотничьего интереса. А об Алине он даже думать спокойно не мог, не то что уж смотреть!
Пропали твои благие намерения, капитан, подумал он со вздохом. Не будет у тебя вечером никакой работы. Будет одна Алина Латынина.
