все такое. И положила в ящик. И поставила его на сцену.
– А потом?
Тамара улыбнулась и расправила на обширном колене голубые платочно-подштанниковые кружева.
– Потом я решила, что все это такие глупости. И то, что я ей угрожала, и ненавидела ее, и Димочкину записку утащила, как в седьмом классе. Стыдно мне стало и противно. И я решила, что лучше мы совсем эти дурацкие записки раздавать не будем. Кстати, и ящик куда-то делся. Я даже не знаю, где вы его потом нашли? Ну вот. А с Диной в конце вечера я даже поговорила. Просто так. И на Уварова мне наплевать. У меня хороший муж, две дочери, и они все меня любят, несмотря на то, что я… бомбовоз в юбке.
– Понятно, – сказал Никоненко, – дальше что?
– А когда… все это случилось, я вспомнила, что у меня в кармане Динина записка. Кстати, она странная была, я потому про нее и вспомнила. Не было там приглашения на свидание, там была какая-то вроде инструкция, что ли.
– Какая именно?
– Я не помню. Кажется, там было написано: «Теперь уезжай и больше ко мне не подходи, потом все обсудим». А подробнее я не помню. Ну вот. После того как Потапов Марусю увез и мы милицию вызвали, я решила, что, если скажу про записку, меня сразу в тюрьму посадят и ни одному моему слову не поверят. Я пошла на лестницу и сожгла ее. А потом вы приехали. Я за вами в щелку подсматривала. Из туалета.
– Я знаю, – сказал капитан. – Почему вы сожгли ее на лестнице, а не на улице, например?
– На улице неудобно, – удивилась его недогадливости Тамара, – окна из учительской и директорского кабинета выходят во двор, почти на крыльцо. И сторож сразу в дверях встал, чтобы, значит, никого не впускать и не выпускать. На лестнице в самый раз было…
– Черт бы вас побрал, Тамара Петровна, – сказал Никоненко ворчливо и потянул к себе ее пропуск, – нужно было сразу говорить как есть.
– Я боялась, – прошептала Тамара и улыбнулась улыбкой пятилетней девочки-шалуньи. Никоненко улыбнулся ей в ответ.
Вовсе она не была дурой. Она была добрая и «активная», и Никоненко был рад, что ее любят дочери и муж. Не Уваров, а Селезнев.
Оставалась еще красотка Дина, но тут все было сложнее, и он не хотел торопиться.
Он не знал, что день уже назначен. Послезавтра работа будет выполнена. На этот раз – до конца.
К середине дня Никоненко удалось переговорить с полковником, и разговор этот вышел не слишком приятным.
– Ну тебя к аллаху, Игорь Владимирович, – сказал полковник, выслушав Никоненко, – что-то ты крутишь. У нас, знаешь ли, в одиночку бегать не принято, тут тебе не райотдел в Сафонове. Я понимаю, конечно, что тебе до смерти охота все лавры загрести, и это простительно для первого дела, но на будущее говорю тебе серьезно – ты свои суперменские замашки брось. А то одни навоз разгребают, а другие в чистом поле ветра ловят. Оно, конечно, в чистом поле бегать приятнее, но в навозе тебе все равно сидеть придется, это ты учти.
– Учту, – сказал капитан. Ладони у него вспотели, и он боялся, что полковник заметит, что он злится, как школьник.
Повыдвигав по очереди все ящики стола, полковник выудил из нижнего толстый, кривой и несколько почерневший банан, очистил его до середины и откусил.
– Хочешь? – спросил он, пожевав немного.
– Никак нет.
– И правильно, – развеселился полковник, – нечего начальство объедать.
– Ну ладно, – сказал он через некоторое время и метнул распластавшуюся в воздухе кожуру в мусорную корзину. Никоненко проводил ее глазами, – шут с тобой. Валяй. Только если кто-то из них начнет ногами сучить, я тебя отмазывать не стану. Ты мне пока никто, Игорь Владимирович. Пустое место. Улавливаешь?
– Так точно.
– Ну вот и действуй, исходя из того, что ты пустое место.
– Понял.
Полковник шумно вздохнул, вылез из-за стола и хлопнул ладонью по кнопке чайника.
– Ты, Игорь Владимирович, лучше не обижайся. Это занятие бесполезное.
– Есть не обижаться.
– Тогда свободен.
Он вышел из полковничьего кабинета в прокуренный коридор, пошел было в сторону своей комнаты, но остановился у окошка и посмотрел вниз. Внизу был сугроб. В середину сугроба была воткнута лопата с длинной ручкой.
Зачем ему дали это хреново повышение, если его работа здесь никому не нужна? Зачем полковник полчаса возил его мордой по столу? Из удовольствия, что ли?
Глупо было стоять у окна и растравлять свои раны, но он стоял и растравлял, понимая, что это очень глупо. Скорее всего полковник во всем прав, и правил игры Никоненко по-прежнему не знает, следовательно, постоянно наступает всем на больные мозоли. А полковнику стоять за него горой нет никакого смысла. Он никто. Чужак, пришедший с другой территории.
Весь его многолетний милицейский опыт говорил, что обижаться никак нельзя, недаром на стене в кабинете у Дятлова висит популярный нынче плакатик о том, что «подчиненный перед начальствующим
