изменились?
Лицо у министра по делам печати и информации стало деревянным.
– Что это означает?
– Все остается по-прежнему? Днем у нее дежурит сестра, а по вечерам приезжаете вы?
– Да.
– Пожалуйста, – тон у капитана был странный, – не оставляйте ее одну. Ни на минуту. Проследите за этой самой сестрой, чтобы она никуда не отлучалась. И сами вечером не выходите.
– Все так серьезно? – протянул Потапов.
– Да, – сказал Никоненко. – Очень.
До Тамары Селезневой, бывшей Бориной и бывшей Уваровой, он дозвонился очень быстро. Запугать ее грозным голосом и милицейским жаргоном тоже ничего не стоило. Запуганная Тамара поклялась, что через полчаса приедет, и Никоненко засел за бумаги. Дятлова с Морозовым не было, и он понятия не имел, где они могут быть.
Скверно.
Он был уверен, что после первого же общего дела они станут своими в доску, и начнется у них плодотворная совместная работа, как в кино про ментов. Ничего подобного не происходило, даже полковник Печорин канул в небытие, указаний не давал и о работе не спрашивал. Никоненко, как пришлый из района, правила игры знал плохо и очень боялся попасть впросак.
С его точки зрения, к этому все шло.
Он писал долго-долго, вымучивая каждое слово, и решил, что написал как минимум страниц пять. Оказалось – двадцать три слова. Он специально посчитал, когда взглянул на плоды трудов своих. Плоды выглядели неубедительно.
Ему бы не бумаги писать, а подумать о том, что уже известно или вот-вот станет известно. Но и думал он совсем не о том.
Он думал, что вечером должен непременно забрать Алину Латынину с собой в Сафоново. Никак нельзя ей в Москве оставаться. Чем уже круг поиска, тем сильнее опасность.
Никоненко оставалось сделать еще один шаг – и он оказался бы у цели. Слишком многое отвлекало его по пути, сбивало с нужного направления, поэтому он так замешкался. Оставался только один шаг, и капитан боялся, что сделать его не успеет.
Доказательств у него нет. С мотивами тоже пока худо.
Работал, работал, вот вам и наработал.
Был бы на месте Морозов, он бы хоть спросил у него, что там с опросом Алининых соседей, не видел ли кто часом человека в коричневом плаще. Ну, если и видел, дальше что?
И еще. Он так и не мог понять, зачем убивать обеих? Если капитан думает правильно, Алина Латынина ни при чем. Не может быть при чем. Она не знает никого из бывших одноклассников Сурковой.
Он проверил даже институты – никто из них с ней вместе не учился.
Тогда зачем?!
И какого хрена он ел вчера вместе с ней жареную картошку, и выслушивал ее откровения на тему «все мужики – козлы», и утром хватал ее за руку!
Теперь не может нормально думать.
Он снял трубку и набрал номер, который уже выучил наизусть.
– Не вздумай домой поехать, – сказал он, как только ответили, – за штанами или за зарядником для телефона. Поняла?
Она помолчала. Вряд ли кто-то из ее стрекозлов позволял себе говорить с ней в таком тоне.
– Алина Аркадьевна, вы меня слышите или вы меня не слышите?
– Слышу, – сказала она холодно, – по правде говоря, я домой и не собиралась. Зачем вы звоните? Что- то случилось?
– Ты своей подруге звонила? – спросил он, налегая на слово «ты».
– Звонила. Игорь, мы утром обо всем договорились.
Они и вправду обо всем договорились утром, и непонятно было, зачем он звонит.
Они договорились, что она позвонит Марусе и придумает какой-нибудь предлог, чтобы пока к ней не приезжать. Они договорились, что за весь день Алина и носа из своего офиса не покажет. Они договорились, что, если кто-то будет звонить ей и приглашать в школу, в больницу, в зоопарк или еще куда-нибудь, она первым делом перезвонит капитану Никоненко и с места не тронется. Они условились, что вечером он заедет за ней и отвезет к каким-нибудь знакомым, у которых она сможет переночевать.
Он знал совершенно точно, что этими самыми «знакомыми» как раз будет Игорь Никоненко.
Вчера, проводив ее спать, он немедленно почувствовал себя Адамом до грехопадения, и ему стало смешно. Если бы утром или даже три часа назад кто-нибудь сказал ему, что Алина Латынина будет ночевать в его доме, а он в это время будет маяться от сознания собственной добродетели, он плюнул бы лгуну в лицо. Тем не менее она ночевала, а он маялся.
Утром на полке в ванной он увидел ее очки и зачем-то взял их в руки. Они были невесомые, стильные до невозможности, с сильными стеклами, которые искажали действительность, уменьшая ее в несколько раз. А он, грешным делом, думал, что очки она носит просто так, для форсу. Они пахли вчерашними духами, от которых у капитана судорогой сводило позвоночник.
