– Про Мулан, – согласился Федор. – Потом я на компьютере играл, а Алина по телефону разговаривала. Потом мы оделись и поехали в мамину школу. Алина сказала, что мы маму заберем и уговорим ее поехать пиццу есть. Она сказала – кутить, так кутить. Я люблю кутить, а мама не очень.
– А в школе что было?
Он задал этот вопрос и спиной почувствовал, как подобралась и насторожилась Алина. Как лошадь перед прыжком.
Почему? Боится за мальчишку? Бережет его нервы? Не хочет вспоминать? Или еще что-то?
– Я вылез из машины и побежал к воротам. Алина сказала – осторожно, машины. Она всегда прямо посреди дороги останавливается. Мы в прошлом году ездили в Суздаль, и ее там за это все время штрафовали.
– Понятно.
– Я маму сразу увидел, она уже к нам шла.
– Она тебя тоже видела?
– Нет, я ее позвал, и тогда она увидела. Я закричал: «Мам!», и она увидела. Потом повернулась в сторону, как будто ее еще кто-то позвал, а потом… упала и лежала. Все закричали, побежали, и я очень испугался.
– Очень-очень?
– Просто очень, а не очень-очень, – подумав, ответил Федор, – я очень-очень не успел испугаться, потому что Алина подбежала.
– А когда она в сторону посмотрела, ты не видел, кто ее позвал?
– Не знаю. Дядька какой-то.
– Ты его видел, этого дядьку?
– Там темно было, – сказал Федор, – какого-то дядьку я видел, но я не знаю, он ее звал или не он.
– А узнаешь, если его увидишь?
– Узнаю, – уверил Федор.
Стреляли не сбоку, стреляли спереди, поэтому вряд ли «дядька» имел отношение к выстрелу, и все же, все же…
– А Потапова ты знаешь?
– Знаю! – оживился Федор. – Когда его по телевизору показывают, мама всегда меня зовет и говорит, что она с ним в одном классе училась. И еще она говорит, что если я буду хорошо учиться, то смогу стать таким же знаменитым, как Потапов.
– Идиотка, – пробормотала Алина. Никоненко на нее оглянулся.
– А где он был, Потапов, когда мама упала, ты не видел?
– Видел. Он сзади шел. Прямо за мамой.
– Он один шел или с кем-то?
– Не знаю. Он просто шел. А когда мама упала, он самый первый к ней подбежал.
– Подбежал?
– Ну, не подбежал, потому что он очень близко был, он как-то – раз, и оказался рядом с ней. Ему кричали – уходи, уходи, – а он не уходил, он рядом с мамой на корточках сидел. Или даже на коленях.
Очевидно, кричал проворонивший все на свете охранник.
– Слушай, Федор, а спиной к тебе и лицом к маме кто стоял, ты не заметил? Все ведь тебе навстречу шли, да? А к школе вместе с тобой кто-нибудь шел?
– Шел, – согласился Федор, – какая-то девушка шла.
– Какая девушка?
– Ну… такая. Красивая. Не такая красивая, как Алина, но все-таки красивая.
Никоненко усмехнулся.
– Какая красивая? Высокая? Или не очень?
– Нет, не высокая, – решительно заявил Федор, – гораздо ниже Алины. Как мама. И шуба у нее была такая… Голубая и белая.
– Шуба? – переспросил Никоненко. Что еще за шуба, когда на улице почти плюс десять?
– Там и вправду кто-то был в норковой шубке, – вдруг сказала Алина, – в такой коротенькой голубой шубке. Точно. Как это ты, Федор, запомнил?
– Был еще дяденька в светлой куртке, он боком стоял. И еще один в коричневом плаще. Только куда они потом делись, я не знаю. Я только на маму смотрел.
Никоненко не хотелось записывать. Он был уверен, что собьет Федора с мыслей, если станет записывать, но все-таки он достал ручку и маленький блокнотик и записал: «Норковая шубка, светлая куртка, коричневый плащ». Федор покосился на раскрытый блокнот.
– А что потом?
