не приходил, так сказали Парамоновы, а от них вряд ли что-то укрылось бы. Они же… общие… я забыл, как это называется по-русски.
– По-русски это называется общественники, – растерянно подсказала Олимпиада, – ты что, думаешь, это Володя всех убил?!
– Про всех я не знаю, но Племянникова – вполне возможно. Тогда понятно, как слесарь оказался возле твоей двери и в ботинках, а не в домашних тапочках, если после разговора они из квартиры Племянникова спустились к Володе. – Он опять потянулся. – Сейчас мой помощник на него посмотрит, отправит запросы, и все станет ясно. Если Племянников работал на него, а не на писателя или на тетю Верочку, к примеру, значит, он должен быть где-то засвечен.
Олимпиада замотала головой. Она ничего не понимала.
– При чем здесь тетя Верочка?
– Ни при чем, – буркнул Добровольский. – Шутка.
– А что значит – засвечен?
– Липа, так не бывает, чтобы люди не оставляли следов! Или бывает, но только в детективах. Если кто- то связан с террористами или подрывниками, значит, он должен быть в базах, в разработках и так далее, особенно если это не рядовой исполнитель, а, к примеру, заказчик. Это совершенно нормальная практика.
– Да, но как твой помощник станет его искать, если он его никогда не видел?
– Почему? Видел, – сказал Добровольский невозмутимо. – То есть еще не видел, но сейчас, наверное, уже смотрит. Я отправил видеоролик.
– Да где ты его взял-то?!
– Записал в телефонную память. В телефонах есть видеокамеры, ты что, не знала?
Олимпиада сказала, что знала.
– Как только он появился на площадке, я надел на шею телефон и включил камеру. Камера снимала. Вряд ли, конечно, получился шедевр, но выбрать картинку для того, чтобы по ней найти человека, можно запросто.
– Ну, ты даешь, – пробормотала Олимпиада. – Я думала, что такие штуки проделывают только в фильме про Джеймса Бонда.
– Джеймс Бонд фотографирует при помощи булавки для галстука, – сказал Добровольский. – У меня в булавке нет камеры, ты не поверишь!
Он задумчиво посмотрел на компьютер, как будто ждал, что тот сейчас заговорит человеческим голосом и ответит на все вопросы.
– Я пока не понимаю до конца, но или первое убийство никак не связано с остальными, или…
– Или что? – не удержалась Олимпиада.
– Или есть какое-то совсем уж невероятное объяснение, – закончил Добровольский. – К примеру, все живущие в этом доме сотрудничали с террористами. Баба Фима идеолог. Люба придворный астролог. Люся королевский менестрель, развлекает членов шайки песнопениями.
Олимпиада развеселилась:
– А я кто?
Добровольский посмотрел на нее.
– А ты… Ты бедная Гретхен, которую все обманывают, а она ни о чем не догадывается.
– Я не бедная Гретхен! – рассердилась Олимпиада Владимировна.
– Ну, конечно, нет, – согласился Добровольский, с силой притянул ее к себе и поцеловал. Дал отдышаться и еще раз поцеловал.
Что-то она должна была вспомнить, но забыла об этом.
Он глубоко и ровно дышал, и, положив руку ему на грудь, она рукой почувствовала его дыхание. Она никогда не чувствовала так дыхание другого человека, как свое собственное.
От того, что они были вдвоем в пустой квартире, и Люсинда не бренчала на гитаре за дверью, и ночь уже давно протиснулась в Москву, как в плохо открывающуюся дверь Липиной квартиры, потеснив ненадолго машины, огни, электрический свет, суету, все оказалось по-другому.
Совсем, совсем по-другому.
Она почувствовала опасность сразу, как будто на Великой Китайской стене, окружавшей ее внутренний мир, зажглись сигнальные огни.
«Когда зажгутся сигнальные огни Гондора, Рохан станет готовиться к войне», – вспомнилось ей из фильма про кольцо, которое правило миром.
Огни зажглись. Кто будет править моим миром после того, как они зажглись?
Это намного, намного опасней, чем раньше. Поцелуй на кухне не в счет. Тогда он был снисходителен к ее женской слабости, нежен, и ему хотелось ее утешить.
Сейчас невозможно даже представить себе, что он ее… утешает. Великая Китайская стена содрогалась от напора стенобитных орудий, которые лупили по ней.
Вкус. Запах. Тепло. Цвет. Звук.
Стон.
