Маршрутка дернулась так, что все повалились друг на друга – как видно, водитель получил свой оброк сполна, – потом вильнула, все повалились на другую сторону. Потом выровнялась и наддала.
Ну все. Финишная прямая.
– Что-то вы так печальны, голубушка, – вдруг тихо спросил старичок, – или случилось что?
Наталья глянула на него и стала смотреть в грязный пол.
Вот чего она еще не любила, так это задушевных разговоров со случайными попутчиками, да еще в маршрутке!
– Вы не думайте, голубушка, я не из праздного любопытства, просто лицо у вас такое… грустное.
Наталья неожиданно разозлилась.
– А должно быть веселое? – осведомилась она грубо. – Я целый день на работе, маршрутку ждала сорок минут, я есть хочу, спать хочу и сижу на… приставном стуле. А у меня спина болит!
Зачем она только познакомилась с Ильей?!
Все было бы замечательно – сидела бы до конца дней своих с другом Виктором и его трепетной мамашей, варила бы гороховый суп, вязала бы носки и отдала бы ребенка в районный детский садик, где все такие же, как она. Где у каждой «мамочки» по своему Виктору, носкам и ребенку, а у ребенка сопли, а дома свекровь, и все озабочены проблемой «съема», желательно, чтобы недалеко от метро, и от детского сада недалеко, и от магазина недалеко.
Такого «съема» отродясь не бывало – только если палатку поставить на каком-нибудь газоне, вблизи магистрали или станции метрополитена.
Магистраль – артерия нации.
«Мы работаем, чтобы не закупоривались артерии нации!» – восклицал мистер Питкин в каком-то старом кино.
Пойдем в кино, пригласил ее Илья, а она отказалась.
Ну что он, дурак? Ну как она может пойти с ним в кино?!
Ну пойдет она в кино, ну, поверит во все на свете, ну, расслабится непозволительно.
А дальше-то что?!
Она сто лет ни с кем не ходила в кино. Нет, не сто, но лет десять точно.
На первом курсе Наталью позвал в кино ее тогдашний «молодой человек», так это называлось.
Она пошла. Очень гордилась собой, наряжалась и прихорашивалась. У нее было серое финское пальтецо с капюшоном – на капюшоне опушка неопределенного меха. Еще был красный капроновый шарфик, гофрированный, яркий, но очень неудобный и жесткий. Он кусал шею и все время вылезал из-под воротника, зато очень оживлял пейзаж. Еще были боты, правда, резиновые, но тоже красные! В резиновых ботах на сухом асфальте было не слишком приятно, но очень, очень, очень «красиво» и в тон шарфику.
Украсившись шарфиком и ботами, она еще напоследок вытянула челку перед зеркалом. Тогда все носили челки, и Наталья свою челку не любила, она все время закручивалась в разные стороны, потому что волосы кудрявые, а Наталья, понятное дело, мечтала о прямых.
Почему-то все девчонки мечтают именно о том, чего у них нет и быть не может. Кудрявая – о прямых волосах. Маленькая – о длинных ногах. Высокая – о том, чтобы как-нибудь стать поменьше.
Наталья тоже мечтала. Обо всем.
Она мечтала похудеть, уменьшиться в росте, обрести короткие прямые волосы и «приличный» размер ноги. У нее размер был исключительно «неприличный» – сороковой.
Ну вот. Она вытянула челку, налачила ее так, чтобы та стояла колом и уж никак не могла закрутиться ни в какую сторону, и пошла в кино.
С «молодым человеком».
Кино называлось «Легенда о Наройяме», и повествовало оно о жизни японской деревни конца девятнадцатого века. Там, в кино, людей закапывали живыми в ямы, насильно женили, а те, которым жен не хватало, проделывали всякие ужасные вещи с козами и овцами, некоторые с собаками, стариков отводили умирать в горы – не потому, что они были плохи, а потому, что «время пришло».
После кино у Натальи осталось такое чувство, будто она два с половиной часа просидела по горло в бочке с холодными, жирными, копошащимися червями.
– Концептуально, – оценил «молодой человек», когда они досмотрели «Легенду» до конца. – Фильм о нас.
Наталья решительно не была согласна, что фильм о ней.
Она ни за что не стала бы закапывать мальчишку, укравшего хлеб, в землю и не повела бы маму в горы, чтобы та умерла там от жары и хищных птиц!
– Ты ничего не поняла, – объяснил ей приятель. – Ты что? Тупая? Тогда были… такие условия. Закон выживания. Если не придерживаться определенных правил, все умрут. Община жертвует кем-то ради остальных. Неужели это не понятно?
– Понятно, – согласилась Наталья и сглотнула – все вспоминался глупый голодный мальчишка, укравший хлеб. Как его засыпали землей, а он кричал и рвался наверх. У него были перепуганные, остекленевшие от ужаса глаза и разинутый в крике детский рот, в который попадала земля. – Мне только одно непонятно – зачем мы пошли на этот идиотский фильм!
– Ты слишком любишь свое спокойствие, – констатировал «молодой человек», видимо, почитывавший на досуге Белинского или Писарева. – Человек не может жить в теплице. Ему нужны потрясения, чтобы не закиснуть.
