– Диму Ершова.
– Так ты его все-таки убил?
Он с размаху сел на стул, с которого Анфиса скинула бумаги. Сел и поставил ботинки на чистые листы. И взялся за голову.
– Я не помню! – сказал он и кулаками постучал себя по бритой башке. – Я не помню!! Мне… плохо стало, я очнулся, а рядом Димка. Мертвый уже, понимаешь? Зарезанный. А я не помню! Ну ничего не помню!
Анфиса, поглядывая на него, стала ходить по комнате, от окна до стены. Руки она сложила на груди и теперь держала себя за локотки.
– То есть ты хочешь сказать, что это ты его зарезал и не помнишь. А где ты его зарезал?
– В машине!!! В машине, черт побери!
– Как ты туда попал?
– Я сверху увидел, что по территории кто-то… шастает, короче! Я вниз, а там темно, за фурами. И никого нет вроде. Я думал, показалось мне. Я туда-сюда, подогнал машину и… больше ничего не помню. Меня в чувство… вохровец привел. И он же ментов вызвал. Утро уж было.
– А синяк у тебя на голове откуда?
Он перестал раскачиваться на стуле и поднял на нее глаза.
– Где?
– Вот. – Она легонько дотронулась до его макушки. – Синяк. Вчера у тебя его не было.
Он тоже потрогал свою макушку. Ощущение было такое, словно он дотрагивается до затекшей руки или ноги – странный холод и мурашки по телу. Он еще потрогал, а потом сказал неохотно:
– Откуда я знаю! Ну, может, стукнулся обо что-то!
– А когда ты в машину садился, головой бился обо что-нибудь или нет?
– Да что я, дурак, что ли, головой биться?!
– Ты это… точно помнишь?
– Помню, блин!
– Значит, что головой не стукался, ты помнишь, а что убивал, не помнишь?
– Не помню, блин!
Анфиса остановилась у него за спиной и расцепила руки.
– А огнетушитель откуда?
Он задрал голову и посмотрел на нее, как на душевнобольную:
– Ты че? Сдурела, да?
– Огнетушитель, – совершенно хладнокровно продолжала Анфиса. – Нет, ну до СИЗО у тебя еще куча времени! Может, потратим его с пользой?
Он моргнул.
– А?
– Огнетушитель стоит в темном углу, у тебя в подъезде, а ты говоришь «А»! Почему он там стоит? У него там место?
– Огнетушитель?
– Господи, – от души сказала Анфиса, – ну какой ты тупой!
– Я не тупой. Огнетушитель я снял, когда на улицу выскочил. Ну когда увидел, что по двору кто-то шастает! Я выскочил, в руках у меня не было ничего. Ну, я и снял со стены огнетушитель-то!
– А потом зарезал зама, – подсказала Анфиса.
Бывший сэр Квентин и будущий узник воли промолчал.
– А потом кто-то из вас, то ли твой зарезанный зам, то ли ты сам в сомнамбулическом состоянии, встал и отнес огнетушитель в подъезд. Правильно я понимаю?
За серым стеклом пошел серый дождь, и в комнате потемнело, и стало как-то так маятно, как будто дождь этот шел всегда, и будет идти всегда, и никогда не кончится, а если и кончится, то вместе с ним кончится жизнь, такая же серая и маятная, как этот дождь. И хорошего больше ничего и никогда не будет.
Весна. Пора любви.
Илья молчал, и Анфиса продолжала, стремясь отделаться от мыслей о весне и дожде, начавшемся так некстати:
– Если ты не носил огнетушитель, логично предположить, что это сделал убийца. Да или нет?
– Да.
– Тогда, может, за оставшиеся три часа мы попробуем разобраться? Если уж тебе не надо в СИЗО прямо сейчас, а я на работу все равно опоздала!
Илья Решетников вскочил со своего стула и одним махом пересел за стол. Пересевши, он вдруг стукнул кулаком по бумагам, но вышло тихо, неубедительно.
