Или нет, не так. Не на пороге, а на волосок от смерти.
Господи, опять ерунда выходит!..
Хмурый дядька, который был представлен ей как Юрий Латышев и который должен был ее «прикрывать», на Мику вовсе не смотрел. Любезничал с кондитершей, у которой, как в рассказе Бунина, были розовые ноготки, похожие на миндальные орешки. Может, из-за этих ноготков, а может, из-за того, что она находилась в милом, уютном и таком привычном кафе, все предстоящее казалось Мике совершенно нереальным, словно она из яви вот-вот должна шагнуть в сон, и хорошо об этом знает, и шагать не хочет, но… должна, должна!..
Она помялась некоторое время, ожидая, что он хотя бы взглянет на нее, так сказать, поддержит ее взглядом, но он тыкал пальцем в розаны и корзиночки, смаковал свой выбор – кондитерша млела, – и Мике ничего не оставалось, как двинуться следом за распорядительницей в прохладную полутемную аквариумную глубину.
Валентин Певцов, который еще вчера составлял основное счастье ее жизни и надежду на лучшее будущее заодно, сидел у зеркальной стены к ней лицом и смотрел на нее, не отрываясь.
У Мики вдруг вспотела спина.
– Сюда, пожалуйста. – Девушка отодвинула ей стул. Мика прижимала к груди пакет, в котором обозначался контейнер. Ладони были липкими. – Что-нибудь закажете сразу?
– Кофе, – пролепетала Мика. Под его взглядом ей делалось нехорошо. – И сок.
– Свежевыжатый?
– Да.
– Апельсиновый, морковный, яблочный, ананасовый, грейпфрут?..
– А… апельсиновый.
– Принесете через десять минут, – распорядился Валентин Певцов, бывшее счастье ее жизни. – Раньше не надо.
– Хорошо, – сказала девушка несколько удивленно. – А кофе сразу? Или тоже через десять минут?
– Все, все через десять минут, черт подери!..
В зеркале Мика видела, как Юрий Латышев покрутил головой, выискивая местечко, плюхнулся у выхода и развернул газету.
Как ей хотелось вот прямо сейчас, здесь, сию минуту, снова стать свободной и легкой, положить ногу на ногу, развернуть газету, покачать ногой, рассматривая собственный замысловатый сапожок! И чтобы не было ничего гадкого и ужасного, случившегося с ней этой ночью, и чтобы она снова стала независимой и гордой, и чтобы не было тех ужасных слов, которые этот человек напротив говорил ей с такой отвратительной яростью!
Но она знала, что никогда, никогда не сможет их забыть.
Никогда – трудное слово.
– Давай, – велел Певцов, как только распорядительница отошла. – Да не под столом, дура! Так давай! Я не шпион, твою мать!..
– А… кто ты, Валя?
– Я никто. Я идиот, который доверил овце важное дело, только и всего!
Глаза у Мики вдруг налились слезами. Она не собиралась рыдать, но, кажется, уже рыдала.
– Прекрати! – велел он. – Я уйду через пять минут, и тогда начнешь свои концерты, а сейчас мне представлений не надо, твою мать!..
– Валя, ты говорил, что папа, что папины бумаги… Что, если мы не переправим их за границу, папу посадят и… А на самом деле…
– Что на самом деле? – вдруг перебил он и глянул внимательно. – Ты что? Влезла в коробку?
– Что? А… нет. – Кажется, она играла плохо, неумело, хотя всю жизнь считала себя виртуозом по части обвести мужчину вокруг пальца.
Видимо, имело значение не только, какой мужчина, но еще и какой палец!
– Нет, я никуда не лезла, но… там же ведь нет никаких папиных бумаг, да? Да?! Зачем я была тебе нужна? Чего ты от меня хотел?
– Знал я, что все бабы – дуры, – сказал он равнодушно. – Но что такие, даже не подозревал. Курица, твою мать! Без мозгов.
Он отвернулся и помешал соломинкой в стакане с водой. Даже в такой драматический момент он пил воду без газа, с лимоном и льдом.
– Валя, – проскулила Мика, – я же пошла туда! Я же все сделала так, как ты мне велел! Но что-то случилось, понимаешь?! Я не видела, как его убивали, я вышла оттуда, а он уже… труп!
– Трупом его сделал твой муж?
– Я не знаю, Валя!
– Связался, черт, – выговорил он почти добродушно, – семья кретинов. И уголовников! Отец твой кретин, муж убийца. А ты… овца безмозглая.
Она помолчала. Слеза капнула на руку, и Мика быстро ее стерла.
Наверное, она на самом деле дура. Идиотка. Последняя тупица.
