что он один такой, и больше никто и ни за что не отвечает.
Они вразнобой пожали плечами, а Гуччи потряс ушами, покосился, оскалился было, но передумал и опять припал к Полине.
– Никаких, значит?
– Арсений, что ты хочешь, чтобы мы сказали?
– Я хочу знать, куда из конторы мог подеваться проклятый макет? Я хочу знать, что именно мы скажем заказчику. Я хочу знать, кто последний с ним работал.
На последний вопрос ответить было проще всего, и Марат ответил:
– Федька работал. Он макет увез, а меня попросил хвосты за ним подчистить. Я «Русское радио» делал, вечером стал смотреть, а макета нет.
Предположение о том, что Федор, уехав с работы, зачем-то «убил» на всех компьютерах все версии своего макета, было диким и невозможным. Если не Федор, то кто? И зачем? Зачем?!
Кажется, совсем недавно Троепольский уже задавал себе эти самые вопросы – кто и зачем?
Преодолевая себя, он выдвинул легкое вращающееся кресло, все-таки сел на Федино место и, как давеча Сизов, тоже сыграл на клавиатуре гамму, сначала в одну, потом в другую сторону. Полина пристально смотрела на его пальцы.
Не надо было спать с ним.
Ты же все про себя знаешь. Он уже забыл, а ты теперь наворотишь черт знает чего и будешь вылезать из этого, и не вылезешь никогда, и решишь «вышибать клин клином», как уже было однажды. Только клинья никуда не годились, ничего нельзя было ими вышибить. Троепольский был слишком… не похож на всех остальных известных ей мужчин, чтобы отделаться от него с помощью каких-то примитивных клиньев. Она потихоньку восхищалась им и – вот что странно! – при этом видела насквозь.
Он упрям и чудовищно самоуверен. Он искренне полагает себя гением от дизайна – и следом за ним так полагают все окружающие, от самых последних журналистов до самых больших бизнесменов. Он все делает по-своему. Он никому не позволяет контролировать себя и свою драгоценную работу – несколько раз таким образом он упускал очень выгодные заказы только потому, что глупые заказчики непременно хотели знать, что именно станет ваять для них Троепольский на их же собственные деньги. Без работы он моментально становился раздражителен и зол. Во время работы он не видел и не слышал ничего вокруг. Тех, кто не признавал его дизайнерских заморочек, а его самого гением, он попросту не замечал. Ему некогда было тратить время на дискуссии с коллегами и конкурентами, на получение премий, на участие в церемониях, и он не тратил, не получал, не участвовал. Ему недосуг было купить машину – и он не покупал, хотя все вокруг время от времени произносили какие-то правильные слова, вроде «статус» и «положение обязывает». Его репутация была надежной, как депозитарий швейцарского банка, и терялась в заоблачных высотах, как Джомолунгма. Он искренне считал, что нет таких денег, которые нельзя было бы заработать. Он не верил ни во что и ни в кого, кроме себя, и был абсолютно убежден, что сможет переделать этот мир так, чтобы он стал для него максимально удобен.
Он эгоист, трудоголик и гордец, каких мало. У него андалузские глаза, блестящие черные волосы, достававшие почти до плеч, и привычка сидеть в кресле, по-турецки скрестив ноги. Ему нельзя возражать и с ним бесполезно спорить – он все равно не услышит.
Просвещенный монарх.
Зачем она в него влюбилась, идиотка? Он не годится для жизни, он годится только для работы – той самой, которую он придумал себе девять лет назад, когда никаких таких работ еще не существовало в природе. Дизайнер сайтов! Параллельно и перпендикулярно он занимался еще десятком разнообразных вещей – вроде промышленного и еще какого-то дизайна, разработкой сложных программ, еще он рисовал немного, придумывал обложки для журналов и кофейные кружки для конторы с необыкновенными ручками – шалил. И был совершенно, совершенно непригоден для жизни, Полина прекрасно об этом знала. Еще она знала, что озеро Байкал – самое чистое в мире, ну и что?
Ничего.
– Арсений?
– М-м?
– Что ты ищешь?
– Я ищу какие-нибудь следы уралмашевского макета, – ответил он любезно. – А ты что думала? Золото?
Ничего такого она не думала, просто знала, что следов он не найдет.
Конечно, он ничего не нашел.
Тогда он оторвался от монитора, выдвинул все шесть ящиков Фединого письменного стола и принялся последовательно выгружать на пол их содержимое. Марат переглянулся с Полиной, снизу вверх кивнул ей и тихонько вышел, прикрыв за собой дверь.
Ему нужно было кое-что выяснить. Ему непременно нужно выяснить, кто допоздна оставался в конторе накануне Федькиной смерти, а кто уехал раньше. Ему нужно подстраховаться, а он все никак не мог придумать, как это сделать.
Троепольский все выгружал справочники, проспекты, словари, растрепанные журналы – среди «Electronic Letters», «Nature» и «Science» попался вдруг «XXL – хороший мужской журнал», – какие-то распечатки старых проектов, о которых он сам давно позабыл. Потом, тяжеловесно громыхая, из-под пальцев покатилась банка растворимого кофе – Троепольский быстро и виновато усмехнулся, – кодаковский пакет с фотографиями, диски в пластмассовых конвертах, диски в коробках, пакетиках и вообще без коробок и пакетиков.
Полина сунула под мышку свою суперсобаку, присела на корточки и стала рассматривать журналы.
– Там макета точно нет, – сухо сказал Троепольский, и она ничего не ответила.
Федина жизнь, вывернутая на ковер, производила странное и болезненное впечатление – как будто без согласия хозяина они вторглись в его личный, интимный мир, как мелкие отвратительные жулики, а он не
