может прийти и дать им за это по шее! А они… пользуются этим.
– Ничего не понимаю, – пожаловался Арсений, выпрямился и сцепил на затылке руки. – Ты что-нибудь понимаешь, Полька?
Она понимала, но сказать не могла, как китайская хохлатая собака Гуччи.
Троепольский покачался в кресле туда-сюда, наклонился, потянулся и выудил из кучи бумаг на полу разноцветный кодаковский пакет. На пакете были изображены счастливые до идиотизма люди на роликовых коньках. Тоже, наверное, какой-нибудь умник придумал, вроде того, что решил «взять качество за правило».
Идиоты на картинке Троепольского раздражали, и он перевернул пакет другой стороной. Фотографии веером разлетелись по столу – довольно много. Он стал смотреть по одной. Подошла Полина и тоже стала смотреть из-за его спины. Гуччи часто дышал ему в ухо.
На всех фотографиях был примерно один и тот же сюжет, близкий по идиотизму изображенному на пакете. Федя Греков на фоне разных пейзажей и ландшафтов обнимался с какой-то девицей. Иногда девица позировала в гордом одиночестве. Иногда в одиночестве позировал Федя. Неописуемая красота.
– Кто это, ты не знаешь? – спросил Троепольский, рассматривая девицу. Полина отрицательно покачала головой. Он не мог этого видеть, но почему-то понял.
– Племянница, что ли?
– Нет, племянницу я видела. Это не она.
– Когда ты видела племянницу?
– Три дня назад. Когда ты… к Феде уехал. Она за ним заезжала, а его не было, и тебя не было.
Троепольский откинул голову и снизу вверх посмотрел на Полину, и она посмотрела в его перевернутое лицо.
Вот черт побери.
– Почему ты мне не сказала?
– Что?..
– Что за Федей заезжала племянница.
– Троепольский, ты что? Дурак? Какое это имеет значение, заезжала она или нет?
Он вдруг подумал, что это имеет огромное значение.
– Последний раз она заезжала лет восемь назад, еще в старый офис. С мамашей. А тут вдруг приехала, и именно в день его… убийства.
Он выговорил это слово, как-то странно складывая губы, и Полина вдруг подумала уныло – никто никогда не любил тебя так, как я.
Вот до чего дошло.
– Она сказала, что они ужинать собирались или куда-то пойти. В кино, что ли. Я забыла.
– У тебя есть ее телефон?
– Телефон? – поразилась Полина. – Фединой племянницы?!
– Ну, не моей же! – сказал Троепольский нетерпеливо, отвернулся, и ей стало легче дышать. – У меня где-то есть телефоны матери или сестры. Наверное, надо позвонить…
– Наверное.
– А это тогда кто? Если не племянница? – И он опять стал перебирать фотографии. Краски были сочными, а лица счастливыми.
– Подружка?
– Полька, ты когда-нибудь видела, чтобы он фотографировался с подружками? И вообще, его подружек ты видела?
Полина призналась, что, пожалуй, нет.
– А я видел, – заявил Троепольский. – Фотографировать их не было никакого смысла. Во-первых, они все на одно лицо, во-вторых, для фотографирования совершенно непригодны.
– А для чего пригодны? – наивно спросила Полина, которая и вправду не поняла.
Троепольский объяснил – для чего, очень точно и ясно сформулировал, это он умел.
– А тут явно не проститутка. – И он помахал фотографией у Полины перед носом. Она проследила за его рукой.
Ее не интересовали Федины снимки, и она не понимала, почему они интересуют Троепольского.
Ее интересовал договор, на котором кто-то написал черным фломастером: «Смерть врагам» – и то, как он попал к Троепольскому в спальню.
Она была уверена, что, как только узнает ответ на этот вопрос, узнает ответ и на все остальные – имя врага вдруг проступит на поверхности, как детская переводная картинка проступает из-под туманного слоя скользкой и мокрой бумаги.
– Где ты взял договор с Уралмашем, который я у тебя видела?
– Не знаю, – сказал он быстро, и Полина поняла – соврал. Опять.
Зачем?! Зачем?!
