голове и в позвоночнике.
Никто не смел трогать то, что принадлежит ему, никогда не смел, еще со времен песочницы! Вдвоем с братом именно там, в песочнице, они начали бороться за свои права – очень успешно, между прочим! У них никогда и ничего нельзя было отнять. Они не позволяли.
Полька тоже принадлежала ему – как Федя, как уралмашевский сайт, как все близкое и далекое, что касалось его и было ему важно.
Кто смел вломиться на его территорию и заставить играть всех по чужим правилам?! Никто и никогда не мог его заставить, он вырос с этим, он так привык к тому, что заставить его нельзя! Теперь, оттого, что это произошло, он чувствовал себя униженным, растоптанным, словно публично выпоротым!
Еще три дня назад он был уверен, что неуязвим. Журналистские выдумки и пасквили конкурентов его забавляли – ровно столько, сколько требовалось, чтобы сказать себе: я докажу им, что мне все равно! Он всегда был на шаг впереди всей упряжки, и именно этот шаг не удавался никому, кроме него! Он всегда работал лучше всех, и знал это, и все знали – «лист ожидания» пришлось составить из потенциальных заказчиков, которые непременно хотели, чтобы сайты им делал Арсений Троепольский!
А теперь? Что теперь?!..
Он не может думать о работе, потому что ему нужно узнать, кто вторгся в его владения, кто убил Федьку, кто посмел тронуть Полину Светлову, кто украл макет! Сегодня в контору приедет милиция, чтобы разбираться в Фединой «обстановке вещей», как вчера сформулировала его новая придурочная секретарша. И он даже как следует не знает, что станет делать, если майору Никоненко, словно выскочившему из фильма «Деревенский детектив», придет в голову опять засадить его в КПЗ!
И за все – за все вот это дерьмо! – он отвечает один. Некому больше отвечать.
И именно он сам – один! – виноват в том, что Федькин убийца, скорее всего, никогда не будет найден. Троепольский упустил его – шарахнулся в сторону, потерял очки, чуть не упал, потому что никогда и ничего не видел в темноте, и тот ушел, скрылся и, наверное, до сих пор веселится, оттого что Троепольский оказался такой размазней!
Эта мысль была хуже всех остальных, и он гнал ее от себя.
Горячая вода хлестала его по лицу, стекала по волосам. Когда-то они принимали душ вдвоем с Полькой, и ничего эротического и захватывающего дух у них так и не получилось – они хохотали, брызгались, поливали друг друга и мазали физиономии пеной, как малолетние.
Теперь, когда он об этом вспомнил, ему вдруг показалось, что как раз это и было самым захватывающим.
«Ехал песик на окне, Ваню вел он на ремне, а старушка в это время мыла фикус на коне» – примерно так.
Что там она спрашивала про договор с Уралмашем, который неизвестно как оказался в его спальне?
Он кое-как вытер голову и, как был, голый и мокрый, пошел искать договор.
Он перерыл все, даже в кресле посмотрел, где ночевала невиданная собака, – договора не было.
Его мог взять только один человек – Полина Светлова, и от этой мысли ему вдруг стало совсем скверно.
Зачем ей договор?! Если она взяла, почему не предупредила его?! Вчера они весь день болтались на работе, у нее вполне была такая возможность! И ночью он помчался к ней, и прижимал платком ее истерзанное веко, и исходил яростью и жалостью – опасное сочетание! – и спал с ней в одной постели, боясь шевельнуться, чтобы не потревожить ее, и слушал, как она дышит, – и во всем этом было что-то новое, странное и притягательное.
До этих самых пор – до трех часов ночи, когда они притащились в его квартиру и он уложил ее спать, в собственной майке уложил, в соответствии со всеми на свете сценариями, имеющими условное название «Ночь нежна, или Утешение бывшей любовницы, попавшей в беду» – вот до этих пор он старательно и успешно задвигал в самый дальний угол сознания ее и все, что у него с ней было.
Не приближаться. Не прикасаться. Не рассматривать. Не вспоминать.
Очень просто, проще и быть не может, а запасной инстинкт, шептавший что-то соблазнительное и невозможное, пусть идет к черту. К черту!..
В три часа ночи все кажется не таким, как в три часа дня, и Троепольскому тоже… показалось.
Вдруг представилось ему, что именно это только и правильно – что она дышит рядом, а он боится шевельнуться, чтобы не потревожить ее, и неудобно ему, и жарко, и две их бессонницы переплетены друг с другом так же, как пальцы, и руки устали, но им даже в голову не приходит разнять их. Нельзя разнять, потому что только так – правильно.
Запасной инстинкт приоткрыл глаза.
Ну что? Неужели не узнаешь? Или вид делаешь, что не узнаешь? Это же и вправду она. Она и есть.
Некуда тебе деваться, и сразу было некуда, именно поэтому ты так ловко представил дело, будто ничего особенного не происходит, и свел все к другому, тоже очень распространенному сценарию, имеющему название «Один эпизод из жизни хорошего мальчика, или Просто секс на работе».
В три часа ночи, когда он истово и горячо жалел ее, ему вдруг показалось, что все возможно и, черт побери, не так уж и страшно! Не страшно именно потому, что это она – с ее пылкостью, смущением, влюбленностью, умением переводить все в шутку, чтобы не пугать его!
Они маялись одной бессонницей на двоих, и ему казалось, что он потихоньку начинает понимать что-то важное. И это важное настолько просто и не страшно, что все его инстинкты лежат, не шелохнувшись, как и он сам, а она все это время знала что-то, чего не знал он, и ничего ему не сказала и посмела быть такой, как всегда!
Договор, твою мать!..
Все ее дурацкие вопросы вдруг припомнились ему, все странные фразы, тревожные взгляды. Почему ее
