Тогда юноша выдвинулся на середину комнаты, выставил два пальца правой руки, как-то боком подпрыгнул, выпятил живот, как младенец, собирающийся заорать, дернулся и сделал странный жест чуть ниже пояса.
Очевидно, так он объяснял Троепольскому, кто он такой. Троепольский смотрел с интересом, даже закурить забыл.
– Опять родители с утра на даче, – провозгласил юноша неожиданно и притопнул по ковру, – но это совсем ничего не значит! Опять с утра наступила жара, и все будет хуже, чем вчера, а завтра все то же, и кверху брюхом кругом лежат дохлые мухи!
Тут он повернулся вокруг своей оси, косы взметнулись, рубище взметнулось, цепи зазвенели, вериги зазвенели тоже.
Троепольский перестал пить кофе.
– Кончай сидеть в тишине квартиры, ведь по природе ты за-ди-ра. – Опять дивный жест сверху вниз, а потом снизу вверх. – Иди тусуйся и пиво пей и ни о чем никогда не жалей! Кругом такая суета, а жизнь исклю-чи-тельно проста!
И он опять притопнул, и повернулся, и открыл было рот, чтобы продолжить причитания, но Троепольский больше слушать не желал.
– Ты что? – перебил он, и юноша замер от удивления. Должно быть, никто и никогда его раньше не перебивал. – Читаешь рэп?
– Я не читаю, – обиделся юноша, – я пою. Я Бенцл. Ты меня не узнал, что ли?
Троепольский признался, что не узнал.
– Ну, так это я, и мне сайт нужен. Сделаешь сайт, чувак?
Троепольский сказал, что не делает сайтов… эстрадным звездам.
– Да ладно тебе, чувак! Ну, им не делаешь, а мне сделай! Да я сам попсу ненавижу, ты же знаешь! Ну, вот если есть козлы, так это те, кто попсу гонит и еще кто на радиостанциях сидит! Ну ничего не понимают, сколько раз говорил я им, что надо меня ставить, меня, а они!..
– Что, – поинтересовался Троепольский, – не ставят?
– Да нет же, мать их! В формат, говорят, не попадаешь, а это значит песец, когда не попадаешь. Говорят, мелодии у тебя нет никакой, и вообще рэп лучше всего негры… того… поют. А из тебя, говорят, какой негр-то, блин?!
– На негра ты не похож, – согласился Троепольский.
– А я, ты понимаешь, чувак, я искусством занимаюсь, а не какой-то там туфтой! Для меня самое главное… Вот знаешь, что для меня самое главное?
– Что?
– Добро, – провозгласил юноша и погладил свой худосочный живот, – добро для меня самое главное! У меня все стихи про добро!
– А не про дохлых мух разве? – усомнился Троепольский.
– Да не, мухи – это так, для рифмы, а потом, в этом тоже что-то есть, да, чувак? Ну, образ, сила, настроение, а? В стихах-то ведь что главное?
– Что?
– Настроение! А я мух вообще не бью, потому что их создал не я, а бог, так как же я могу убить то, что создал бог?
– Не знаю, – признался Троепольский.
– А вот все, что не для души пишется, а для денег, это все лажа полная, ты ж понимаешь! Настоящему художнику на деньги плевать тридцать раз!
Тут в кабинет, где Троепольский содержательно беседовал с настоящим художником, вдвинулся квадратный громила в черном пиджаке, черных брюках, черных очках, несмотря на грянувшие с утра пораньше сумерки, и сказал каменным басом заискивающе:
– Дмитрий Петрович, это вас, – и протянул художнику телефон.
– Прости, это моя охрана, ты ж понимаешь, – скорчил рожицу юноша, подбежал к черному и выхватил у него телефон. – Да. Да. Чего еще? Нет. Не отменяй. А сколько билетов продали? А на разогреве кто? Ну и хрен с ними! Мало! Мало, говорю! А то, что мне бабки надо отбивать! Какая, блин, реклама?! Где она, реклама эта?! Да он вообще какой-то больной на голову, я ему говорю, а он мне… Что? А, ну ладно!
Он нажал кнопку, помахал телефоном в сторону громилы, и тот ловко его подхватил. Юноша тотчас же замахал на громилу освободившимися руками и чуть не вытолкал его за дверь.
– Ты приходи на мой концерт, – пригласил юноша и сделал гостеприимный жест, опять почему-то показавшийся Троепольскому не слишком приличным, – я своему директору скажу, он тебе билеты пришлет. У нас сольник будет – вау! Приходи с девушкой. У тебя есть девушка?
– Нет, – неожиданно признался Троепольский.
– Что это ты так, старик? Или ты гомик?
– А ты?
– Я нет.
– И я нет.
– Тогда приглашай любую! Секретарша у тебя первый сорт, старик!
