Давным-давно они не целовались «просто так». Пожалуй, они никогда не целовались «просто так», даже в начале романа. Только в расчете на «продолжение», только в качестве «прелюдии», только затем, чтобы потом «начать», «перейти», «шагнуть»…
Шагать было некуда и перейти нельзя.
И еще сидеть было очень неудобно – он почти под столом, с телефоном в упертом в ковер кулаке, она на корточках рядом. И в любую секунду могли нагрянуть сотрудники или идиотка Шарон, и телефон мог зазвонить. И еще утром Арсений узнал, что она замешана в историю с Фединым убийством. И договор пропал из его квартиры. И враг притаился где-то поблизости. И в чужой машине он молился, прикрыв глаза, чтобы не видеть снег, – господи, только бы не она!..
Он оторвался от нее и посмотрел внимательно и серьезно, встал на колени и швырнул телефон на диван. Тот приземлился с глухим стуком.
Арсений держал ее так, что вывернуться она никак не могла, но она не смотрела ему в глаза! Не смотрела, и все тут!..
– Полька.
Она уставилась, кажется, на его шею.
– Посмотри мне в глаза.
– Я смотрю.
– Нет, не смотришь.
– Зачем тебе это надо?
– По-другому я не понимаю.
– Чего ты не понимаешь, Троепольский?
– Ничего. Посмотри сейчас же.
Она подняла глаза примерно до уровня его носа и уставилась пристально.
Беда просто.
Троепольский опять поцеловал ее – от злости и страха.
И поцелуй вдруг оказался слишком серьезным и тяжелым, как мельничный жернов на шее, и потянул Арсения вниз, в темное, глубокое, опасное. Он тяжело задышал, ему стало наплевать на то, что она так и не посмотрела ему в глаза, и на то, что ничего нельзя, и все это «просто так». Он переместился по ковру, приналег на нее и прижал к себе – горячими растопыренными ладонями. Она с готовностью прижалась и даже схватила его за свитер, и он вдруг испугался, что упадет.
Потом она забралась руками ему под свитер, и он испугался, что у него мокрая спина, и ей будет противно.
Потом она потрогала его щеку, и он испугался, что еще чуть-чуть – считаю до трех! – и остановиться уже не сможет.
Потом он еще чего-то испугался и еще, и все это не имело никакого значения – свет в голове медленно мерк, как в зрительном зале после третьего звонка, и уши словно забило ватой, и стоять на коленях было очень неудобно, и вообще он сто лет не целовался «просто так». Кажется, с девятого класса, но тогда все было по-другому.
На столе запищал селектор, и еще где-то зазвонил телефон, и их отшатнуло друг от друга, как взрывной волной.
Полина проворно перекатилась на четвереньки, вскочила, и Троепольский вылез из-под стола. Ноги затекли, стоять было очень неудобно, и вообще жить не хотелось.
– Да, – сказала Полина в свой телефон, откинула волосы и покосилась на него.
– Да, – сказал он, нажав на селекторе кнопку.
– Соединяю, – провозгласила из селектора Шарон.
– С кем?
– Со Светловой. Вы ж просили.
– Алло, – повторила Полька как бы с двух сторон – ему в ухо в телефоне и возле дивана наяву.
– Это я тебе звоню, – с силой сказал Троепольский, и она посмотрела на него с изумлением, – вернее, не я, а моя секретарша.
– Зачем ты мне звонишь?
– Тебя не было, а мне нужно было с тобой поговорить.
– Может, мне выйти? А то как-то странно разговаривать с тобой по телефону, когда я тут стою.
Троепольский подошел, выдернул у нее трубку и нажал красную кнопку.
– Просто она идиотка, эта ваша Шарон. Я тебе сто раз говорил.
– Она не идиотка. Ты ее пугаешь, и она все время путается.
Нужно было спросить ее про договор, сказать про то, что он знает, что она была у Феди, про все, что измучило его, и он сказал бы, вот-вот, еще секунда, он даже губы сложил, чтобы сказать, но она не дала ему.
Зачем-то она потрогала его руку и еще щеку и спросила фальшивым бодрым тоном:
– Ну что? Может, я пойду поработаю?
