– Наверное, иногда он разговаривает с теми, кому хочет что-то сказать. – Она приблизилась и тихонько потрогала его лоб. – У тебя нет температуры, и шизофрении тоже нет, если ты серьезно об этом спрашиваешь! По крайней мере, если раньше ничего такого не было, вряд ли ты только что спятил.
– Лучше бы я спятил, – сам себе сказал Олег Петрович.
Они помолчали, стоя друг напротив друга.
– Может, я пойду? – И она отвела глаза. – А то потом поздно ехать, страшно.
– Да, – решительно сказал Олег. – Езжай. Сейчас я позвоню Гене, он тебя отвезет.
– Да что ты, что ты! Не надо мне никакого Гены! – И она стала отступать по залитому ярким светом холлу. Олег исподлобья смотрел на нее. – Здесь же центр, все близко, я прекрасно на метро доеду!
– Зачем же на метро? – не двигаясь с места, вяло спросил Олег Петрович. – На машине гораздо удобнее, а так ты три часа проездишь!
– Да никакие не три! – Она зацепилась за край ковра и чуть не упала. Щеки у нее пылали. – Я заодно прогуляюсь.
Он пожал плечами.
Она добралась до середины холла и стала озираться, не в силах сообразить, какая именно дверь ведет на улицу.
Вешалки, на которой внавал висели старые куртки и валялись шапки и перчатки, не было. Грязных следов на паркете не было тоже. Обуви не было!.. Как ее найти, эту дверь?..
– Олег, а где… входная дверь?
Он показал подбородком.
– А где мое пальто? И сапоги?
Он показал подбородком на соседнюю дверь.
Ника осторожно ее открыла, сам по себе волшебным образом зажегся свет, и комната выпрыгнула из темноты, завешанная верхней мужской одеждой. По размерам комната была точь-в-точь как Никина квартира. Маясь от неловкости и унижения, она нашла свое пальтецо и сапоги, с которых на безупречно чистую плитку натекла небольшая лужица, надела пальто и стала застегивать сапоги. «Молнию», как назло, заело.
Дверь открылась, и на пороге предстал Олег Петрович.
– Лучше все же на машине, – сказал он равнодушно.
– Не нужно мне машину! – Она уже злилась и точно знала, что заплачет, как только ей удастся выскочить на улицу.
Только бы побыстрее выскочить, только бы не при нем.
Он некоторое время поизучал ее манипуляции с сапогами.
– Почему все
– Такие, как мы, – это какие? – спросила Ника. «Молния» наконец подалась, поехала вверх и больно прикусила кожу вместе с колготками.
Слезы, предательские, дурацкие женские слезы унижения и боли показались на глазах.
Я не заплачу, сказала она себе. Я ни за что не заплачу.
И мне наплевать на колготки!
– Такие – это какие?! – повторила она, глядя на него. В горле стоял комок, было трудно дышать. – Старые?! Страшные?! Бедные?!
Он пожал плечами.
– В сапогах теплее, чем в ботинках, – сказала Ника и всхлипнула, но удержалась. – В них можно долго ждать троллейбуса. Через сугроб лезть удобно. И можно не покупать их каждый сезон! И носить с юбкой, и с брюками тоже! Это ты хотел у меня узнать?
– Ника, – начал Олег Петрович, чувствуя себя отвратительно, – если ты решила, что я тебя выгоняю…
– Не-ет! – крикнула она. – Ничего я не решила! Я ухожу сама! Потому что мне надо домой! Немедленно надо домой! Прямо сейчас!
Она выбралась из гардеробной, печатая шаг, прошла мимо него и стала открывать все двери подряд. Она вдруг позабыла, какая входная.
Олег подошел и открыл нужную.
– Спасибо, – сказал Ника, протиснулась, изо всех сил стараясь не коснуться его, и с порога еще обернулась. – За все тебе спасибо, Олег! Если бы не ты, мы бы пропали, и Федор пропал, а он для меня главный человек на свете! Вот, хочешь, до земли поклонюсь?
И она отвесила земной поклон.
Он кивнул.
– Прощай, – сказала она. – Я просто слишком сильно увлеклась. Напридумывала. Больше не буду.
Он опять кивнул.
