Не мог же он рассказать им про среднего мужчину и про четкую периодичность своих мыслей о сексе!
– Я тебе верю, – сказал Андрей, так же внезапно перестав смеяться. – Ну, скажем так, стараюсь верить. У нас сегодня как раз выезд был на убийство, и вроде за мужиком тоже кто-то следил.
– Умеешь ты утешить, Андрей, – пробормотала Клавдия.
– Я тебя не утешаю! – возразил он с досадой. – Я не сыщик из детективного романа, и моя интуиция мне ничего не подсказывает. Я уверен, что есть какое-то объяснение этой твоей слежке, отличное от того, что ты израильский разведчик, которого взяли на мушку ребята из ФСБ.
Он закурил и некоторое время рассматривал сигарету, держа ее у глаз.
– Я разберусь, – сказал он наконец. – Слышь, Клавдия?
– Что значит, ты разберешься? – спросила Таня.
Андрей вздохнул:
– Завтра попрошу Димку, он Клавдию встретит и проводит до дому, до хаты. – Димка должен был целый день заниматься исчезнувшим свидетелем, и нагружать его дополнительно, да еще личной просьбой, Андрею не хотелось, но сам он проверять не мог. – Я ему тебя опишу, может, он в аптеку зайдет, посмотрит на тебя, а потом проводит. И утром на работу проводит. Если ты его вдруг где-нибудь увидишь, на шею не кидайся. Иди своей дорогой.
– Да я его даже в лицо не знаю, зачем мне на шею ему кидаться, – пробормотала Клавдия, стараясь не зареветь. – Спасибо, Андрей.
Разочарование ее было таким громадным и тяжелым, что требовалось немедленно сделать что-нибудь, куда-нибудь отойти с тесной кухни, чтобы брат с сестрой не утонули в этом море скорби.
– Я сейчас… – почти шепотом произнесла она и ринулась в ванную. Открыла воду и прижала к лицу полотенце. Полотенце пахло Андреем, и Клавдия швырнула его на батарею, как будто по нему полз паук.
Итак, он попросит Димку. Замечательно.
Нет, даже не совсем так.
Ничего не вышло. Последняя попытка провалилась так же бесславно, как и все предыдущие. Он не хочет ею заниматься. Она ему совсем неинтересна, и ее проблемы ему не нужны.
– Ладно, – пообещала себе Клавдия сквозь стиснутые зубы. – Ладно.
Когда они расставались, оба Ларионовых были веселы, как апрельские птички. Таня – потому, что Андрей согласился «разобраться», а это дорогого стоило. Андрей – потому, что принял решение, очень неудобное и ненужное для себя, зато благородное и правильное, и теперь он под это дело с Таньки или Клавдии что-нибудь стрясет. Пироги там или шашлык…
Андрей мыл посуду, и ему приятно было, что завтра Дима Мамаев развеет все страхи Клавдии Ковалевой, а у самого Андрея будет на душе спокойнее.
О Сергее Мерцалове он запретил себе думать до завтра. У Андрея это получалось почти виртуозно – он запрещал, и ему казалось, что он и вправду перестает думать.
Он рано лег спать, и уснул, и проспал почти полночи.
Проснулся он от собственного стона и потом до утра лежал, закинув за голову тяжелые руки. Он курил, смотрел на дым и думал о толстом щенке по имени Тяпа с розовым младенческим пузом.
Фары разрезали темноту, как блестящие металлические ножницы – темную ткань.
Клавдия сидела тихо, значительно поглядывая в окно. В машине она всегда чувствовала себя как-то значительнее и солидней.
Машины вообще завораживали ее. Будь у нее деньги, она первым делом купила бы себе машину. Правда, неизвестно, куда бы она на ней ездила. Ну, придумала бы куда. По Кольцевой. В понедельник с запада на восток, а во вторник с востока на запад и так далее.
Она любила рассматривать их, длинные и гладкие, сверкающие полированными боками.
Некоторые напоминали пляжных красоток с глянцевых страниц дорогих журналов. Другие – загорелых суперменов с рельефными мышцами и блестящей кожей. Третьи – их было мало – английского принца Чарльза с его чопорностью и консервативными костюмами. Еще были машины-лошади, то ухоженные и породистые, то грязные и запаленные, и машины-ишачки, старенькие, но верные и преданные. Были машины-кометы и машины-стеллсы.
И людей в машинах Клавдия тоже любила. На светофоре, дожидаясь зеленого, она всегда всматривалась в тех, кто сидит в этих личных апартаментах на колесах, и зоркость ее превосходила зоркость любого гаишника. Она моментально придумывала истории – любви или ненависти, смотря по выражению лиц. Она радовалась, когда замечала в «Мерседесах» детские кресла, или цветы на заднем стекле, или собаку, или старуху. Ей казалось, что люди в дорогих машинах непременно должны быть уверены в себе, в тех, кто сидит рядом, девушки – красивы, мужчины – великодушны.
Она понимала, конечно, что сказки придумывать приятнее, чем смотреть правде в глаза и читать в «Московском комсомольце» статистику взрывов и расстрелов именно таких машин. Бог с ней, со статистикой. Когда Клавдия рассматривала машины, статистика ее совсем не волновала.
Таня мурлыкала какую-то песенку, круто закладывая вправо с Ленинградского шоссе.
– Правильно мы сделали, что поехали, – сказала она, наконец вытащив машину из рытвин и канав на освещенную улицу. – Не молодец ли я? Завтра тебя кто-то поохраняет, и послезавтра все станет ясно. Не будь мой брат великий сыщик!
