Он очень хорошо подготовился, этот парень. Вряд ли он сумел бы так подготовиться, если бы охотился на Ивана. Кроме того, Ивана логичнее было бы караулить у его собственного дома…
Ничего этого Филипп не стал рассказывать Александре. Он был зол и озабочен только тем, что ее нужно увезти в Париж. Конечно, желательно целую и невредимую.
Она тряслась как осиновый лист уже несколько часов подряд. Филипп не мог заниматься ее утешением. Он думал только о завтрашнем отъезде и о том, что ей еще предстоит узнать в Париже и как она к этому отнесется.
Могло быть все, что угодно.
– Машина приедет к пяти часам, – сообщил он Александре после очередного разговора. Она по- прежнему сидела в углу дивана, накрытая пледом и еще одеялом сверху.
– Какая машина? – спросила она, открывая глаза.
– Чтобы отвезти нас в Шереметьево, – терпеливо сказал Филипп. – Завтра. В пять.
– А твоя? – спросила Александра.
– Что моя? – не понял Филипп.
– Ну, твоя машина…
Его «девятка» стояла на тротуаре за домом. Филипп предполагал, что она там и останется.
– Мы прилетим, и она нам еще понадобится, – соврал он с ходу. – Я перегнал ее в гараж. Ты хочешь поесть?
Она покачала головой.
– Что с тобой, Алекс? – спросил он, решив быть внимательным и нежным, хотя это у него никогда не получалось. – Ты заболела?
Она опять покачала головой.
– Тебе пора бы привыкнуть к тому, что вокруг тебя все время стрельба и поножовщина, – сказал Филипп, рассматривая ее лицо. – Сегодня был просто еще один эпизод гражданской войны. Забудь о нем.
– Я не забуду о нем никогда, – сказала Александра тихо. – Тебе хорошо говорить, ты не уезжаешь неизвестно зачем в чужую страну и не бросаешь в опасности близких тебе людей.
– Все обойдется, – сказал Филипп, стараясь быть как можно более убедительным. – Поверь мне. Через пару месяцев ты не будешь никому нужна, потому что дело Глебова полностью и окончательно сдадут в архив. Павлик сказал, что он вот-вот получит какой-то министерский портфель. Даже если не получит, все равно время работает на тебя. Поживи со мной в Париже, отдохни и реши, чего ты на самом деле хочешь. Если захочешь вернуться в Москву – я отпущу тебя. Слышишь?
Она пошевелилась под кучей теплых одеял, но ничего не сказала.
– Иван не нуждается в твоей защите. Мы же тогда вам все рассказали. Он справится без тебя, Алекс!
– Я очень боюсь, – из-под одеяла сказала она. – За всех. За себя, за тебя, за ребят. Ты точно уверен, что от нас отстанут, если мы затаимся?
– О, боже, боже… – пробормотал Филипп. – Я женился на забавной, красивой и славной девушке. И что вышло?
– Что? – спросила Александра.
– В меня стреляют, и я стреляю в ответ. Объясняюсь с милицией. Ищу… как это называется… заказчиков. Прошу государственного деятеля вмешаться в какие-то полукриминальные дела, и он вмешивается… Я плохо кончу. Слышишь, Алекс?
Сбросив одеяло, Александра обняла его за шею.
– Я боюсь, – повторила она. – Лучше бы меня убили тогда, на лестнице.
– Не болтай, – сказал Филипп холодно. – И, если тебе это важно, я могу сказать, что убивать тебя на лестнице никто не собирался.
– Как не собирался? – несколько даже обиделась Александра. – А мои боевые ранения? А больница?
Филипп молчал, и Александра заволновалась.
– Нет, ты уж договаривай! – Она всмотрелась в его лицо. – Я что-то не понимаю. Если не хотели убить, тогда зачем?
– Пугали, – сказал Филипп неохотно.
– Меня? – поразилась Александра.
– Меня, – отрезал Филипп и поднялся. – Нужно дожить до завтра, Алекс. И тогда все будет хорошо. Ты задашь мне все свои вопросы, и я на них отвечу. А пока давай полежим немного…
Они и вправду лежали, не засыпая и не читая, и думали каждый о своем.
Александре хотелось подумать о бабе Клаве, от которой она уезжала так далеко и так надолго, но у нее не получалось. Баба Клава все время отступала куда-то в тень, словно специально освобождая место для других мыслей и чувств.
Вот-вот замкнется один круг. И начнется какой-то другой, о котором Александра еще ничего не знает. Что там будет, в этом втором круге? Будут ли в нем ее девочки, и Филипп, и Иван Вешнепольский? И каково ей самой будет в чужой стране с чужим языком, привычками, обычаями? Ведь, наверное, там у Филиппа
