– Ну конечно! Дело в том, что я просто вздорная старуха, а вы первоклассный архитектор! Но вы должны уважать мои седины, и, если я прошу стеклянный кирпич, вы должны хотя бы сделать вид, что раздумываете.
– Ариадна Филипповна...
– Да-да, это я. Черт с ним, с кирпичом. Обещайте мне, что, если я захочу унитаз в форме лилии, вы согласитесь. Если он оскорбит ваше эстетическое чувство, вы загородите его ширмочкой. Согласны?
– Да, – сказал Данилов, – согласен.
– Ваши родители прилетают в среду?
– Что?
– Андрюшик, до сих пор вы слышали прекрасно. Когда прилетают ваши родители?
– Я не знаю, – ответил Данилов.
– В среду прием в честь Миши. Я никогда не понимала его книг. А вы?
– Я? – переспросил Данилов.
– Света, по-моему, их тоже не понимает. Мне все кажется, что она только делает вид, что читала.
Света, подумал Данилов. Никто и никогда в его присутствии не называл мать Светой. Только по имени- отчеству. За границей – «мадам Данилофф».
Ему вдруг показалось, что в голове у него замкнулась какая-то цепь, даже щелкнуло отчетливо. Замок закрылся. Теперь уже не вырваться.
– Вы... знаете моих родителей?
– Милый мой, в России нет ни одного человека, который не знал бы ваших родителей!
– Я говорю не об этом.
– Да, – призналась академик Знаменская, и ее контральто понизилось до баса, – конечно. Чтобы вы родились, потребовались усилия многих специалистов. Одним из специалистов была я. Так что мы с вами почти родственники. Когда вышла история с вашей депрессией, я сказала Свете, что самым правильным было бы от вас отстать. Но я ведь не психолог или невропатолог! Света меня не послушалась. Зато теперь вы есть отличный архитектор, а ведь мог выйти посредственный пианист!
Данилов разжал руку. Когда он стиснул кулак?
– Прошу прощения, Ариадна Филипповна, – процедил он холодно, – но мне не хотелось бы ни с кем обсуждать свою жизнь. Даже с вами. Давайте лучше вернемся к камину.
В трубке помолчали, доносилось только приглушенное сопение.
– Я не хотела вас обидеть, – сказала наконец Знаменская, – врачи бесцеремонны и циничны от природы. Они такими рождаются. Старуха хотела узнать, будет ли на приеме интересный молодой человек, и сдуру наболтала лишнего.
– Буду, – пообещал Данилов и улыбнулся.
С чего это он так запаниковал? От того, что неврастеник и тряпка? Или просто в голове его никак не совмещались родители и Знаменская, которая была из той части его жизни, которая никак и никогда не соприкасалась с родителями?
Положив трубку, он некоторое время посидел над телефоном. Ему было неловко и трудно.
Во-первых, он только что устроил разнос Тане за лестницы и фронтоны нового дома, которые оказались не готовы, а сам провел драгоценное утреннее время в разговорах и упаднических мыслях.
Во-вторых, согласно плану, записанному на хрусткой блокнотной страничке, информацию Знаменской о том, что в субботу с утра она присутствовала на операции, следовало проверить. Проверять было противно, хотя в данном случае сделать это было очень просто.
Знаменская ни при чем, конечно. Ты сделаешь это для очистки совести. Ты зануда и формалист. Тебе просто нужно, чтобы все в твоих нетворческих, почти бухгалтерских мозгах было разложено по полочкам.
Зачем она спросила его про родителей? Почему ни с того ни с сего продемонстрировала свою причастность и полную осведомленность – даже те его давние нервы были упомянуты? До сих пор Данилов работал на нее, не подозревая о том, что она знает его семью, работал бы и дальше – тогда зачем?
Вопросов стало еще больше, когда через три минуты с трубкой в руке он подошел к окну. Снег все валил.
Академик Знаменская в субботу в Кардиоцентре не появлялась. Профессор Василий Иванович Бестужев тоже не работал.
– Он будет только в четверг. Если хотите, можете оставить сообщение.
– Нет, спасибо, я перезвоню.
Значит, Знаменская тоже его обманула. Как и Веник.
Ошиблась? Забыла, где была наутро после банкета? Пошутила? Выдумала?
Зачем?! Зачем?!!
Когда Данилов был в двух минутах от дома, позвонил Марк Грозовский, давний приятель и такой же давний конкурент.
– Данилов, ты где?
