– Есть кто живой?
И из-за жасмина показался хирург Абельман, с портфелем и в льняном летнем костюме. Под мышкой у него была бутылка, а в руке он нес еще одну.
– Здрасти, – сказал он, увидев компанию на полу террасы, и остановился возле ступенек.
Компания вразнобой поздоровалась.
– Я вас знаю, – сказал Макс, хрустя огурцом. – Вы были у мамы на дне рождения!
– Меня зовут Эдик, – напомнил Абельман, не глядя на Таню. Она же, наоборот, смотрела на него, вытаращив глаза.
– Зачем вас принесло?!
Наконец-то он взглянул на нее.
– Хочу накатить, – сказал он и показал бутылку, торчавшую под мышкой. – Пока при памяти!..
– Что там у вас? – зачем-то спросила она. – Французское вино?
– Щас! – весело ответил он. – Конечно, водка!
И аккуратно выставил бутылку на ступеньку.
– А здесь тоник для тех, кто не пьет, или для тех, кто любит водку с тоником! – И аккуратно выставил вторую бутылку.
– Вы проходите, – сказал Макс, не понимая, почему мать не приглашает гостя. – Вы любите воблу? У нас это называется «пижамная вечеринка»!
Абельман поднялся по ступенькам, прислонил свой портфель к балясине и помедлил.
Они с Таней посмотрели друг на друга и разом отвели глаза.
Ну что? Момент истины? Лучше умереть свободной, чем жить на коленях, так, кажется?!
Я не встану, не пойду умываться и не поведу тебя в «парадные покои»! Ты пришел незваный, ты нам не очень-то и нужен, романтический вечер тебе не светит, и сейчас мы посмотрим, что именно ты станешь со всем этим делать!
Абельман постоял, стащил с широченных плеч льняной пиджак, потом один о другой стянул ботинки и пошвырял их с крыльца. Пиджак он пристроил на перила, уселся на пол, выудил из горы самую большую воблу и сосредоточенно постучал ею о пол.
Потом он поднял чей-то перевернутый пластиковый стакан, понюхал его, поморщился брезгливо и спросил:
– Чистые есть? Этот рыбой воняет!
И стал чистить воблу.
Долгов постоял над Екатериной Львовной, которая так и не приходила в себя, и заглянул к Марии Георгиевне.
– Вроде получше, – ответила она на его безмолвный вопрос. – Я думаю, сегодня или завтра она уже будет адекватна. Мы сейчас ее загружаем, вы же понимаете, Дмитрий Евгеньевич!
– Да, конечно.
Она оглянулась на второго анестезиолога, который что-то записывал в белый разграфленный лист, явно прислушиваясь к их разговору, и вышла к Долгову в коридор. Он посторонился, пропуская ее.
– Ничего нового?
Долгов пожал плечами.
– Да пока ничего.
– Вы не волнуйтесь, Дмитрий Евгеньевич! Как-нибудь все образуется!
– Как-нибудь не образуется, – сказал Долгов, улыбаясь. – Нужно что-то придумать, чтобы образовалось. Но я постараюсь.
– Да вы уж постарайтесь, – она улыбнулась в ответ. – Но я вам говорю совершенно точно: все будет хорошо!
Он ушел из реанимации в свой кабинет, где давно все привели в порядок.
Главврач тогда настойчиво объяснял приехавшим из дежурной части милицейским, что ничего особенного не происходит – ну, упала девушка, разбила голову, работает много или, может, эфиру нанюхалась!.. То, что никакого эфира у них и в помине не было и с ним сто лет никто не работает, милицейских не слишком интересовало. Заявление подавать было некому – родители медсестры жили в каком-то далеком городе и ничего о происшествии не знали, а главврач про заявление и слышать не хотел, твердил одно – упала, ударилась, нанюхалась, заработалась, а может, экзамены сдавала, ночку-другую посидела, и готово дело!..
Так и уехали милицейские ни с чем, остался один Долгов!.. Ей-богу, он предпочел бы, чтобы этим делом занималась милиция!
Он вернулся в кабинет, сел за стол и в который раз с тоской огляделся по сторонам. Весь кабинет – пять метров. Стол, а на столе компьютер. Три стула. Шкаф, в котором ничего не помещалось. Кушетка впритык к шкафу. На двери с обратной стороны несколько халатов и зеленая хирургическая «пижама». Когда Долгов сидел за столом, а дверь была закрыта, взглядом он все время упирался в эту «пижаму».
Смотреть на нее было приятно – она напоминала о работе и еще о том, как он первый раз поехал за границу, в Бельгию. Абельман спровадил его учиться. В московской больнице, где тогда работал Долгов, «пижам» этих не было, и вообще это был страшный дефицит и определенный шик – оперировать в такой
