живот, она приподнялась на колени и стала хватать ртом воздух, соображая, что это такое с ней могло вдруг приключиться.
– Ты мне еще фарфор перебей! – закричал над ней чей-то голос. – Не на твои деньги куплено, сучка, ты смотри, во что башкой втыкаешься!
И он ногой ударил ее под дых, так что она завалилась на спину. Больно было везде, даже в ушах и в зубах. Она схватилась за живот, закрываясь от ударов, но они настигали ее.
Евгений Иванович был в таких делах большой специалист.
– До смерти забью, уродина! – приговаривал он. – Будешь знать!..
В чем она тогда провинилась, она так и не смогла вспомнить. Придя в себя, она встала с ковра – в боку невыносимо болело – и пошла собирать вещи. Евгений Иванович в это время смотрел телевизор в своем кабинете.
Не глядя, она навалила каких-то вещей в хозяйственную сумку, потом сообразила, что вещи эти ей ни к чему, и пошла к двери.
– Ласточка моя, – позвал Евгений Иванович добрым голосом. – Зайди к папочке, лапушка! Папочка по тебе соскучился!
Она обувалась, ее пошатывало, тошнило, и она держалась рукой за стену.
– Куда это ты собралась, девонька? Далеко ли?
– Домой, – выговорила она губами, которым тоже было больно.
– Домо-ой, – протянул Евгений Иванович шутливо. – Дом у тебя здесь, красавица! И нет у тебя другого дома, и хозяина другого тоже нету! Я твой хозяин.
– Ты подонок, – сказала она равнодушно.
– Кто подонок? – удивился Евгений Иванович. – Я?!
Тогда она еще не умела с ним обращаться и не знала, чего от него ждать. Он неторопливо подошел к ней, медленно размахнулся и опять ударил, и опять в живот – он никогда не бил ее по лицу, ни разу!
Светлана охнула, стала хватать ртом воздух, как рыба, и оседать на пол.
Упасть он ей не дал. Он схватил ее за волосы, рванул на себя и поднял. Его глаза, веселые и сумасшедшие, оказались прямо перед ее глазами.
– Ты маленькая дерьмовая сучка, – сладострастно простонал Евгений Иванович, – тебя нужно воспитывать! Что ж это родители тебя не воспитали?! Подсунули достойному человеку, и не воспитали! Ну, ничего, папочка тебя воспитает! Будешь хорошей, милой девочкой. Будешь? Говори, будешь?!
Она молчала, слезы лились из глаз, кожа вместе с волосами ехала куда-то вверх, и она была уверена, что он вот-вот снимет с нее шкуру, как с убитого зверя.
– Домой она пошла! – фыркнул Евгений Иванович и ботинком – он всегда носил остроносые щегольские ботинки, которые тоже были ее врагами, – ударил ее по ноге. Нога подогнулась и, кажется, сломалась. – Домо-ой! Ты еще из подъезда не выйдешь, ласковая моя, а твоего батьку уже в «черный воронок» загребут! А батька у тебя человечек хиленький, слабенький, ублюдок, одним словом! Хочешь, чтоб батька прямо завтра помер? А? Хочешь? Тебе ведь и похоронить его не на что будет, да, сладенькая? Ко мне прибежишь, в ногах будешь валяться, чтоб я и его спас, и всю вашу семейку поганую! Будешь валяться? Ну, говори, сучка подзаборная!..
Странная штука. Некоторое время она не верила, что все это происходит именно с ней и наяву.
С ней, которая так хорошо, так счастливо жила! С ней, которую так любили! Если бы полгода назад кто-нибудь сказал ей, что она выйдет замуж за чужого человека и тот станет ее бить – всерьез бить! – она бы ни за что не поверила!
У нее была любовь, которая дается только один раз, и она знала, что это именно так. И знала, что они никогда не расстанутся и что это награда – непонятно за что! Награду у нее отобрали, и вместо нее началось наказание, страшное, отвратительное, только она опять не понимала – за что.
Пожаловаться она не могла. Над отцом, как дамоклов меч, висела тюрьма, и Евгений Иванович ей неустанно об этом напоминал. Уйти она тоже не могла. Она могла только сопротивляться, но от этого становилось еще хуже.
Евгений Иванович как будто входил во вкус от ее сопротивления, распалялся, становился бешеным!..
Тогда она перестала сопротивляться, но и это не помогло.
Она пыталась угождать, ухаживать, стиснув зубы и не поднимая глаз, но он все равно находил что-то недостойное в ее поведении и «наказывал» ее, чтобы она стала «хорошей девочкой».
Она плакала, замазывала синяки на ногах и исполняла все его прихоти, самые ужасные, самые отвратительные, такие, о которых она даже сейчас, спустя годы, не могла хладнокровно вспоминать. Просто не могла, и все тут. У нее как будто обморок начинался, когда она об этом вспоминала!..
И еще ей было стыдно. Ужасно стыдно перед тем, которого она любила и которого не стало, когда она вышла замуж за Евгения Ивановича. Она редко думала о нем – если бы часто, сошла бы с ума! – но когда думала, стыд начинал ее мучить.
Он и не знал, какой слабой она оказалась. Он понятия не имел, на что она способна, на какие унижения и подлости просто ради того, чтобы сохранить свою никчемную жизнь. Он и не догадывался, что она такая… лягушка, холодная и липкая от страха.
Он любил совсем другую женщину, и она не хотела, чтобы он узнал эту!..
Иногда Евгению Ивановичу нравилось, что она плачет, – и она начинала плакать. Иногда нравилось, что смеется, – и она смеялась. Иногда она должна была изображать рабыню, а иногда госпожу, и она изображала, изо всех сил изображала!.. Но он все равно ее бил.
