– Ма-акс?
– Чего?!
– Макс, ты спишь, что ли?
– Я работаю! – рявкнул он в сторону двери. – Не видно?!
В дверном проеме появился Вова Бобров, который привычным жестом поправлял кобуру под мышкой, как будто штаны подтягивал.
– Чего ты сидишь-то?! – И Вова скорчил страшную рожу. – Поехали, поехали, у нас происшествие!
– Труп?
– А черт его знает! Соседи говорят, что труп, но, может, еще и не труп!
– А где? На улице?
– На улице.
С утра шел дождь и было холодно, и Максим Вавилов, который никогда не ездил на работу на своей машине, чтобы ее видом не смущать коллег, подчиненных и – хуже всего! – начальство, сильно вымок, а потом еще в метро какой-то дядька напустил со своего зонта целую лужу, и прямо ему в ботинок. Подвинуться было некуда, дядька все время виновато на него косился, и Максиму было жалко и его, и себя, и весь народ, который трясло, качало, мотало из стороны в сторону. Люди досыпали на ходу, кто сидя, кто стоя, а остальные, сдавленные со всех сторон чужими мокрыми телами, пытались хоть как-нибудь пристроиться, чтобы было не так неудобно, и зонты оттягивали руки, и под ногами стояли лужи, и поезд – подземное слепое чудовище – выныривал из мрака, выплевывал одних и пожирал других, и снова проваливался во мрак, грохочущий и смрадный.
Ботинки за день так и не высохли, ноги были волглые, противные, и снова вылезать на улицу, трястись в Серегиной «Волге», а потом стоять возле трупа – а может, там еще и не труп! – ему не хотелось так, что словами не выразить.
А может, и выразить, только нецензурными.
– Макс, пошли! Ерохин три раза спрашивал, выехали мы или нет!
– Да чего ты врешь! Ерохина нет сегодня!
Бобров засмеялся уже из коридора, и Максим Вавилов встал, натянул куртку, которая тоже была мокрой, и пошел к машине.
Завтра суббота, повторял он себе. Завтра я буду спать, сколько захочу. Я приеду домой, а там тепло и сухо, и можно налить ванну, и сидеть в ней, пока не прогреются все кости, которые от холода стучат друг о друга, как у скелета в биологичкином кабинете. А потом можно лежать на диване, читать газету «БизнесЪ» и медленно засыпать, а назавтра можно проснуться в два часа дня.
Или в три. Завтра же суббота!..
Можно проснуться в три, в тихих и мутных октябрьских сумерках, покормить колбасой ежа, который еще не залег в спячку, надеть резиновые сапоги, дождевик с капюшоном и побродить по участку, а потом выйти через дальнюю калитку в лес, пахнущий осенью, дождем и прелыми листьями, и вдруг найти под облетевшей березой толстый и важный поздний гриб и, вернувшись в дом, жарить с ним, единственным, картошку! И есть ее прямо со сковородки, а она будет пахнуть летом, травой, листвой и солнышком.
А потом можно долго сидеть на веранде, смотреть в темнеющий сад, где мягко шуршит дождь, слушать, как топает его еж, потягивать виски и ни о чем не думать.
Он вообще в последнее время старался ни о чем не думать.
Все изменилось с тех пор, как уехала Катя Самгина. Она уехала и ни разу ему не позвонила. А он – что же? Зачем он будет ей звонить, если сразу было понятно, что продолжения не будет.
Соседка Ольга еще как-то в сентябре сказала, что Олег, ее муж, дал Кате интервью, и его показали по Первому каналу, хорошее интервью, толковое. Максим выслушал ее, кивнул и пошел было к своей машине, но Ольга его остановила, спросила, нет ли у него Катиного телефона. Олег хочет поблагодарить и все такое.
Максим дал телефон и потом весь вечер ходил по дому, даже сидеть не мог.
Почему-то ему казалось невероятным, что Ольга может просто так взять и позвонить Кате, и услышать ее голос, и задать какие-то ничего не значащие вопросы, и, может быть, над чем-то вместе с ней посмеяться или чем-нибудь поделиться.
Для него Катя Самгина была пришелицей с другой планеты – звездолет улетел навсегда, и связи нет и больше никогда не будет.
Впрочем, он старался об этом не думать. Он вообще старался поменьше думать.
Мужики ждали его на улице, и они уселись в холодную и промозглую «Волгу», и всю дорогу Максим дремал, а Серега нудно хвастался дачными успехами. Его жена в этом году вместо одного ведра баклажанов собрала то ли два, то ли четыре, а перцу сколько накрутила, и еще помидоров!..
«Дворники» натужно елозили по стеклу, дождь шел, листья летели, и встречные фары казались размытыми и неясными.
Потом они долго возились с трупом, ждали прокуратуру, «труповозку», по очереди ходили греться в ближайший подъезд, и рация хрипло разражалась непонятными звуками, и очень хотелось, чтобы все это поскорее закончилось, а закончилось только часам к одиннадцати, и нужно было еще заехать в дежурку, чтобы передать по смене всю информацию.
– С тебя причитается, – сказал ему дежурный, когда Максим Вавилов расписался в журнале. Телефон у него на столе звонил не переставая, он снял трубку и прижал к пузу. Было слышно, как в пузе у него отдаленно кричат глухим голосом: «Але! Але!.. Милиция?! Але!!»
– За что с меня?..
