нем были полосатые трусы, и больше ничего.
– Что ты все бродишь? – спросила Катя хриплым голосом. – Я все время тебя слышу! Ты бродишь и вздыхаешь! У тебя бессонница?
– Угу, – сказал Максим Вавилов.
Он не знал, что у нее под халатом, но воображение тут же нарисовало ее босую ногу на широкой деревянной ступени.
Лучше бы оно ничего такого не рисовало.
– А что ты пьешь?
– Чай с мятой.
– Налей и мне, что ли, – попросила она и зевнула. – Ужасно хочется спать.
Она уселась за стол, сложила руки и пристроила на них голову.
– Вообще-то у меня тоже бессонница. С десятого класса, – приглушенно сказала она. – А сейчас вроде и горло болит, и кошмары снятся, а я засыпаю мгновенно. Раз, и все! Наверное, у тебя тут воздух такой.
– Воздух… да, – глубокомысленно протянул Максим Вавилов из-за кресла.
Воцарилась тишина. Катя посидела-посидела, а потом подняла голову со скрещенных рук:
– А чай?
– Кать, налей сама, – предложил он с напряженной досадой. – Я без штанов.
Ему не хотелось выглядеть перед ней дураком, а получалось так, что именно им он и выглядит.
Она округлила глаза:
– Без штано-ов?! Как романтично!
Поднялась, нашла кружку и налила себе чаю. Он наблюдал за ней из-за кресла.
Она понюхала пар, поднимавшийся от кружки, подцепила со стола несколько зеленых душистых листочков мяты и с удовольствием их сжевала.
– Мяту еще очень вкусно есть с сыром, – заметила она. – Ты любишь мяту с сыром?
Ему показалось, что она волнуется, и сердце у него застучало чуть быстрее и между лопатками стало щекотно.
Катя жевала мяту и рассматривала его.
– Хочешь, я отвернусь, ты вылезешь из-за кресла и быстро убежишь? – предложила она.
Он молчал и смотрел на нее.
– Я, наверное, выгляжу плохо. – И она поддернула воротник халата, так чтобы он закрывал ей горло.
– Нормально, – ответил он, не придумав ничего лучше.
И они опять замолчали.
Катя поболтала в кружке свой чай.
– Ты знаешь, – вдруг сказала она и посмотрела ему в лицо. – Мне кажется, мы с тобой просто теряем время. Тебя так не кажется?
Он смотрел на нее и молчал.
– Ты не думай, я не предлагаю себя каждому встречному, – решительно продолжала она, сдвинув темные брови. – И я не навязываюсь!..
– Постой, – перебил он. – Ты что? Оправдываешься?
– Я не знаю, что делать, – сказала она. – Ты по ночам ходишь, молчишь и сопишь, а я все время думаю о тебе и представляю, как это все будет, понимаешь?
– Понимаю, – согласился он, потому что тоже представлял себе, как это все произойдет.
– Но ты же будешь еще год собираться! А я не могу год, мне в Питер нужно, а тебя там нет и не будет! – отчаянным хриплым голосом выговорила она. – У тебя же на лбу все написано!
– Что там написано?
– Что ты меня хочешь, что у тебя чувство долга, а я только что из больницы, что ты меня совсем не знаешь, что ты боишься! Ты ведь меня боишься, да?
– Да.
– Ну конечно. А трусость – худший из человеческих пороков, это гений сказал!
Он все стоял и молчал и все никак не мог понять, что такое происходит – она на самом деле предлагает ему себя или у него бред и галлюцинации?! – а Катя вдруг поставила на стол свою кружку и сказала решительно:
– Ну ладно. Все понятно. Ты меня извини, пожалуйста.
И он понял, что она сейчас уйдет.
Он выскочил из-за кресла-качалки, зацепился ногой за плед, чуть не упал на нее, схватил за плечо, повернул к себе и прижал изо всех сил.
