– И я тебя люблю, – признался Тимофей Ильич. – Давай, может, Мишку с собой возьмем в Киев-то? Что, блин, мы не видимся совсем!
Мишке недавно стукнуло девять, а Машке семь.
– Легко! – весело согласилась Катерина. – И давай, иди уже, у меня работы полно!
Они еще раз поцеловались, потом подумали и поцеловались еще раз, и потом еще, самый последний раз.
Он ушел было, но из-за двери вернулся.
Возле ксерокса в большой комнате, где размещались основные силы его пресс-службы, маячила давешняя длинноволосая симпапуля.
Хорошо, что он ее увидел.
– Кать, – сказал Тимофей Ильич громко, на весь отдел, и все замерли, прислушиваясь, и охранник вывалился из-за шкафа, где он как пить дать кофей кушал, поджидая, пока шеф кончит амурничать с супругой. – Кать, ты новых сотрудников инструктируешь, когда на работу берешь?
Его жена в дверях молчала и смотрела выжидательно.
– Ты их, Кать, инструктируй, а? Я в университетах не учился и антимоний никаких не понимаю! Я если вижу, что штатная единица без дела болтается, на лестнице курит и глазки напропалую строит, я ведь ее в два счета уволю и с отделом кадров консультироваться не стану! Ты, Катя, доведи это до сведения общественности, лады?
Симпапуля возле ксерокса стояла вся красная.
– Хорошо, – обреченно сказала Катя. – Доведу.
Придется теперь бедную девочку валерианой отпаивать!
– Я пошел, – объявил олигарх и на самом деле пошел.
За ним пристроился охранник.
В комнате все молчали.
– Катерина Дмитриевна, – пропищала секретарша, – вам с телевидения звонят. Говорят, из какого-то ток-шоу. Будете разговаривать?
Катерина ни за что не взяла бы трубку, если бы голова у нее не была занята Тимофеем, дачей Мирославы Цуганг-Степченко, превращением Украины в Европу и, напротив, непревращением ее в Белоруссию, оскорблением, которое ее муж только что нанес молодой сотруднице, и поэтому трубку она взяла.
– Да!
– Не ездила бы ты в Киев, – шепнула трубка трудноопределимым голосом. – Там свои законы.
– Что? – помолчав, переспросила Катерина.
– Неровен час в гробу придется в Москву везти твоего Кольцова.
Дмитрий Родионов среди ночи вдруг вспомнил: он забыл что-то напомнить Маше Вепренцевой.
Только вот что?..
После кофе, красного вина, щебетания с подругой, которая честно пыталась увлечь его рассказами о своей жизни или самой увлечься рассказами о жизни писателя Аркадия Воздвиженского, все как-то в его голове затуманилось.
Аркадий Воздвиженский о своей жизни ничего не рассказывал, томно покуривал и говорил, что устал, хотя Люда очень-очень настойчиво выспрашивала его о «жизни знаменитостей», в которую Аркадий был ввергнут в силу того, что и сам знаменитость.
Про подругу Андрея Малахова, знаменитого телеведущего, он ничего не знал, про мужа Дарьи Донцовой, знаменитой писательницы, знал и того меньше, про увлечение Александры Марининой горнолыжным спортом слышал первый раз в жизни.
– Ты все врешь! – в конце концов догадалась Люда. – Ты все-все врешь! Я-то знаю! Маринина тебе звонила при мне, и ты называл ее Машенька, а теперь говоришь, что ничего про нее не знаешь!..
– Умница ты моя, – похвалил Воздвиженский Аркадий, – до чего ж ты молодец!
От таких его хвалебных слов Люда оказалась в тупике.
– Почему я молодец, Дим?
– Все-то ты понимаешь, – расшифровал Аркадий, – что тебе ни скажи, какую загадку ни загадай, ты все сразу понимаешь и отгадываешь!
– Смеешься, да? – спросила Люда и отвернулась, обиженная. Впрочем, обижалась она недолго, повеселела и пристала к нему с рассказами о собственной жизни.
Родионов слушал.
С некоторых пор он был совершенно уверен в том, что любые союзы, участники которых никак не связаны друг с другом
Сталевар ничего не знает о том, как завуч обошелся с географичкой и какие выгоды извлекла из этого Роза Львовна, вновь пришедшая химичка. Учительница ничего не знает о том, как на седьмой домне закозлило и пришлось выбивать шлак, чтобы чугун пошел без флокенов.[3]
