Лидия поправила на плече ремень портфеля и исподлобья взглянула на Гришкино отражение в тонированном зеркале. Отражение казалось озабоченным.
«Просто я думал…»
«О чем ты мог думать, если материалы я получила только сегодня и ни с кем, кроме Леонтьева, их не обсуждала и никому их не показывала? В чем дело? Леонтьев мне не доверяет или ты узнал о них
– Я думал, может, он на меня обозлился больше, чем хочет показать? – продолжал Гришка озабоченно. – Лид, он все-таки с тобой как-то ближе, ты бы выяснила у него…
У Лидии отлегло от сердца. Гришка вовсе не имел в виду сегодняшние бумаги, он, по своему обыкновению, беспокоился только за себя и жаждал заполучить Лидию в союзники. Хоть она и не любила, когда в редакции намекали на ее близость к заму главного, на этот раз она не рассердилась.
– Гришенька, – сказала она весело, кивая знакомому охраннику у турникета, – Леонтьев хоть и злится, но ты ему нужен, это я тебе точно говорю. Так что расслабься и поработай ударно недельку-другую. Без кокаина, марихуаны, анаши или что там у вас еще принято… Не зли его пока, и все будет хорошо. Это я тебе говорю не как лицо приближенное, а как лицо опытное и за свои слова отвечающее. Соображаешь?
– Соображаю, – подтвердил Гришка уныло. Очевидно, идея ударной работы, да еще без кокаина, не слишком его увлекла. – Ладно, Лидуш. Пока.
На улице сыпал мокрый колючий снег. На асфальте он моментально замерзал, превращаясь в мокрую ледяную корку, поэтому передвигаться можно было, только сидя на пятой точке и подгребая руками.
Какой-то мужик, с разгону выскочивший из редакционного подъезда на каток, в который превратился тротуар, отчаянно и нелепо замахал руками и повалился назад, как в мультфильме. Лидии даже показалось, что сейчас раздастся вполне мультяшный звон. Однако никакого звона не пос ледовало, зато последовала длинная и замысловатая матерная тирада.
Лидия отвернулась. Очевидно, мужик остался жив, раз ругается с таким воодушевлением.
Домой она добиралась полтора часа вместо обыкновенных двадцати минут и уже в подъезде обнаружила, что неизвестно где потеряла ключи от квартиры.
Это была просто катастрофа.
Вторые ключи находились у матери, и это было ужасно. Мать жила неподалеку, на Чистых прудах, и идти до нее – если ногами, а не на пятой точке – всего-то минут семь, но Лидия не могла – ну никак не могла! – с ней встречаться, тем более что неизвестно, даст ей Леонтьев отпуск или не даст.
Рыча от злости, она во второй раз перерыла сумку – нет ключей. Господи, где она могла их потерять?! Хорошо, если в редакции, тогда есть надежда вернуть их обратно, а если где-нибудь на улице вытащили?! Что это означает?! Что нужно немедленно сменить все замки?!
Есть у матери, конечно, нечего. Только щи, которые сама Лидия сварила в минувшую субботу. Значит, сначала ей придется тащиться в магазин и потратить оставшийся вечер на готовку под аккомпанемент материнских рассказов о своей гениальности и мещанской семье отца, которая пыталась затянуть ее в болото презренного быта. Хорошо еще, если мать окажется одна, если сегодня у нее не «приемный день», когда в ее квартиру набивался десяток «учеников» – немытых, бородатых и неизменно длинноволосых великовозрастных мужчин, которые собирались, чтобы обсудить неформальное искусство, то есть похвалить друг друга и поругать более удачливых соплеменников.
Если сегодня «прием», Лидии придется кормить всю ораву, а потом до поздней ночи мыть посуду и ловко уклоняться от нудных разговоров и тяжеловесных ухаживаний. Почему-то «ученики» считали сво им долгом ухаживать за ней, как бы делая одолжение ее матери. Сама Лидия была слишком обыкновенной, чтобы привлекать их, и это всячески демонстрировалось. Иногда вся эта компания ее развлекала, но иногда – как сейчас – ей даже страшно было думать о том, что целый вечер придется терпеть мучения и пытки, а «вечер» продолжался иногда часов до двух ночи. «Ученики» никаким рабочим графиком обременены не были, «в должность» не ходили и вели преимущественно ночной образ жизни.
Лидия злобно пнула ногой дерматиновую дверь своей квартиры и потащилась вниз по лестнице.
Снег на улице еще усилился, перед глазами теперь колыхалась отвесная белая стена, кое-где подсвеченная мертвенно-синим светом фонарей.
Ничего не попишешь, как говорил когда-то отец. Эмоции эмоциями, но ключей-то нет.
Когда она скрылась за углом дома, в подъезд неторопливо зашел молодой человек, поднялся на второй этаж и, коротко оглянувшись по сторонам, бросил в почтовый ящик длинный белый конверт.
Димке Шубину исполнилось двадцать лет, и, как все двадцатилетние, он был совершенно уверен, что знает о жизни все. Осталось только правильно применить эти знания.
Утром он сказал деду, что собирается в институт и пробудет там до вечера. Дед ужасно обрадовался, засуетился, стал спрашивать, чего Димка хочет на завтрак – омлет с ветчиной или творог, овсянку и тосты. Димке стало его жалко.
Как-то, несмотря на все свое знание жизни, он не учел, что в последний момент ему неожиданно станет жалко деда.
«Любимый братан» уехал, как всегда, еще до восхода солнца, поэтому помешать Димке не мог.
«Все идет хорошо, – сказал себе Димка, рассматривая в зеркале свое отражение. – Не смей раскисать!»
Деду восемьдесят шесть.
Вдруг они больше никогда не увидятся? Ведь еще неизвестно, как все сложится дальше. А вдруг дед умрет, когда узнает о том,
Он вцепился пальцами в мраморный край раковины так, что под ногтями стало больно.
Все равно, все равно ему придется это сделать. Отступать некуда, сегодня последний срок. Его убьют, если он не решится. Его убьют, и тогда дед точно умрет от горя. Дед был единственным человеком, которого интересовал Димка Шубин. Дед и еще Лиза.
