мире разных языков, призванных давать имена вещам и явлениям, столько же и разных миров…
Вернувшись на стоянку, мы увидели, что Жюли спит. «Не буди маму!» — шепнул я Люку, прижав палец к губам. Люк уже понимал, что его матери необходим долгий спокойный сон. Мы с ним пообедали жареным мясным фаршем, смешанным с картофельным пюре — настоящей детской едой, которую и жевать-то не обязательно; такую обожают американцы, которые стремятся проводить за столом как можно меньше времени. Наши губы и гортани вполне заслужили эту поблажку после долгих утомительных лингвистических упражнений на берегу.
На рассвете Жюли проснулась, оттого что у нее началось кровотечение. Кровь вообще никогда ничего хорошего не обещает. Она, конечно, необходима для жизни до такой степени, что стала неотъемлемой ее частью, но лучше ей быть невидимой и спокойно течь в жилах тела, которое она питает. Однако если она, подобно реке, вышедшей из берегов, обагряет кожу, это уже признак нездоровья, раны, разрыва, страшной беды. «На помощь, аптекари и врачи! — в панике кричит человек. — У меня кровотечение!» Вот и у Жюли шла кровь, пятная красными разводами ее ночную рубашку. Нужно было спешить.
К счастью, в Бодега-Бей был диспансер. Нас принял молодой гинеколог. Осмотрев Жюли, он сказал, что, судя по УЗИ, кровотечение не сильное, но нельзя исключить возможность выкидыша. Новая кровопотеря может оказаться роковой. В этом случае больную придется срочно госпитализировать. А пока он рекомендовал полный покой, иначе, настойчиво повторил он, она неизбежно потеряет ребенка. Впрочем, не стоит слишком драматизировать ситуацию: трехмесячная беременность — самый рискованный период, но нужно постараться благополучно его пройти. Врач советовал нам вернуться в Сан-Франциско: там мы найдем больницы получше — на случай, если возникнут осложнения. «А вы сами-то откуда?» — спросил он под конец. Ах, из Брюсселя! — жаль, ему не довелось увидеть Брюссель, но он все же надеется когда-нибудь там побывать. Один из его коллег недавно ездил туда на конгресс акушеров. Ему очень понравился город, особенно сочетание старины и современности. В частности, его совершенно очаровала техника, позволяющая сносить старинные дома, сохраняя их фасады, — теперь ее начали применять во всем мире. «А правда ли то, что рассказывают о лингвистической войне между теми, кто говорит по- французски и по… голландски, кажется?»
— По-фламандски или нидерландски, так будет точнее.
— Во всяком случае, это что-то невиданное — война из-за языка. А что, религии у этих двух народностей тоже разные?
— Нет, религия у нас общая.
— Тогда совсем уж странно. Воевать из-за нефти или территорий — это по-человечески понятно, но из-за языка?.. Извините, не постигаю. Есть ли этому хоть какое-то разумное объяснение? Нет, я обязательно должен съездить и посмотреть сам. А что, жизнь в Бельгии дорогая?
Нам не очень хотелось возвращаться в Сан-Франциско — отпугивало воспоминание о Дрюмонах, — поэтому мы решили отсидеться несколько дней в Бодега-Бей. Следуя советам врача, Жюли проводила целые дни у моря, лежа на песке. Она отдыхала и набиралась сил. Ее живот слегка округлился, но пока это могли заметить только посвященные, а я был единственным их представителем, хотя и пытался разделить свою привилегию с Люком, проводя его ручонкой по телу Жюли, уже ставшему чуточку туже обычного. Приникнув ухом к этой округлости, я легонько постукивал по ней пальцами, надеясь вызвать реакцию того, кто там находился, но мои призывы оставались безответными. Жюли угадывала мое беспокойство. «Три месяца — очень маленький срок, — говорила она, — ты слишком нетерпелив. Вспомни Люка, он начал шевелиться только в пять месяцев». Странное дело: внутриутробная жизнь Люка теперь казалась мне далеким и смутным воспоминанием.
Итак, нам оставалось ждать еще целых шесть месяцев. И мы подумали: а не провести ли их здесь, в Бодега-Бей? Океан, песок, круглая бухта: что может быть лучше для ожидания чего-то или кого-то, как в нашем случае? Океан, как известно, — колыбель человечества. В этом вопросе ученые единодушны. Однажды Жюли приснилось, что она рожает на морском берегу. «А почему бы и нет? — сказал я ей тогда. — Нет ничего более естественного». Некоторые женщины предпочитают рожать в воде, когда-то это даже вошло в моду. Так почему бы не родить на берегу океана? Младенец появится на свет под мерные вздохи волн, его овеет нежный бриз, прилетевший из морских далей. Уж это куда лучше, чем удушливые запахи больницы и слепящие лампы родильной палаты. Вот только попробуйте внушить это медикам! Я уже представлял себе, как они провозглашают хором: «Наши страховки не покрывают такие рискованные авантюры!» Или: «А что если при родах возникнут осложнения? А неотложка вдруг завязнет в зыбучих песках?»
Люк не жаловался на эту затянувшуюся остановку. Он завязал знакомство с другими ребятишками, и они вместе делали «пирожки» из песка. Каждое утро он деловито трусил на пляж со своим ведерком и формочками в виде черепахи, лягушки, замка, цветка, морской звезды… И сосредоточенно замешивал «тесто» из песка и морской воды, вкладывая в эту сложную процедуру максимум старания. Не знаю, на каком языке объяснялись между собой эти малыши, сравнивая полученные изделия, — наверное, на каком-то младенческом эсперанто. Люк возвращался к нам во второй половине дня, точно с работы, принося новые слова: water, sea, turtle, star, come to me…[52]. Я смотрел, как он просовывает свой маленький язычок между зубами, произнося звук «th». Это означало, что Люк, игравший со своим ведерком и формочками на берегу Тихого океана, находится в самом разгаре лингвистического погружения.
Однажды вечером Жюли преподнесла нам сюрприз — торт с кремом, украшенный двумя свечками. Люку исполнилось два года. Happy birthday![53] Я напрочь забыл об этом. Воспоминание о битком набитом брюссельском роддоме на миг заслонило картину пустынного побережья бухты и океанских далей. Люк не заставил просить себя дважды, чтобы задуть поочередно обе свечки. Потом он сунул пальчик в шоколадный крем и потащил его в рот. Неужели в два года ребенок еще остается младенцем?
Спустя неделю кровотечения у Жюли совсем прекратились. Она чувствовала себя хорошо как никогда. Мы колебались, не зная, нужен ли повторный визит к врачу. Трудно решить такой вопрос, когда на носу отправление в дальнейший путь. Так что когда мы снова подумали о необходимости посетить диспансер, то были уже далеко от Бодега Бэй.
Мы вернулись на шоссе № 101, гораздо менее извилистое, чем дорога, идущая вдоль берега. Конечно, близость к океану была нам по сердцу, но не хотелось с первых же миль подвергать Жюли и ее живот испытанию слаломом. В конце дня мы сделали остановку в лесу Мендосино, бескрайнем лесу, где вот уже много веков растут гигантские царственные секвойи. Рядом с ними мы выглядели карликами, смехотворно малыми существами — в смысле размеров, конечно, но, главное, в отношении времени, ибо очевидно было, что эти древние великаны переживут нас еще на долгие десятилетия. Я прижал кулачок Люка к коре секвойи — она была мягкой, как губка. Отыскав лужайку, отдаленно похожую на стоянку для отдыха, мы устроили там привал. Кроме нас в этом месте не было ни души — ни посетителей, ни сторожа. Я тут же машинально принялся собирать хворост вместе с Люком — настолько привычным стало для нас это занятие. Вскоре на полянке весело затрещал костер, и мы поджарили над огнем, в спускавшихся сумерках, баранину, а потом испекли в углях картошку. Окружающий пейзаж ничуть не напоминал вчерашний. За один день Люк превратился из моряка в охотника.
Мы снова нашли Тихий океан в Эврике — городке, которому, в данном случае, идеально подходило это название [54], настолько мы были рады увидеть опять необъятные морские дали и вдохнуть их соленый воздух. Мы проехали вдоль берега до Кресчент-сити, то есть до самой границы штата Орегон. Здешняя царственная природа как бы исключала присутствие человека, такого ничтожного на ее фоне. Дальше тянулась нескончаемая череда дюн — настоящая пустыня между автострадой и океаном. Пересечь ее на машине было совершенно невозможно. А отважиться на пеший переход означало пойти на риск, заблудиться, как посреди Сахары, где достаточно отойти от лагеря всего на несколько шагов, чтобы спутать одну дюну с другой, потерять всякие ориентиры и плутать, подобно слепцу ночью, в полном и безнадежном одиночестве.
Мы расположились в дюнах. Я повел Люка на вершину одной из них, и мы стали скатываться с нее, как с горки, вздымая вокруг себя мириады песчинок. Говорят, дюны перемещаются под воздействием ветра. Стало быть, этот пейзаж был не таким уж застывшим, каким казался. На самом деле, он непрерывно
